копна рыжеватых волос с гнездами драгоценностей в несколько ярусов. Челядь кланялась, припадала к руке. Секретарь Хозиков спускался от Бецкого и уже на лестнице вещал:

– Балтика обнимает адмиралов Черноморья. Все вниз – приветствовать героя.

За дочерьми послали в Смольный. Адмирал развернул штуку атласа, тканного золотом, накинул материю на плечи дочерей:

– Чтоб на балах первыми быть.

Девочки по-английски приседали, держались серьезно. Скромные платья воспитанниц дополнялись модными половинчатыми чулками – спереди желтые, сзади черные.

– Каковы успехи? – поинтересовался отец.

– Софья недавно пела в опере с кадетами. Катя танцевала в балете, – ответила мать.

– На торжество мира я была в свите Богини-победительницы, – похвастала Софья.

– А во время шествия у тебя корона на бок съехала, – сказала Катя.

Условились, что обедать будут у Бецкого, наверху, как в прежние времена, и адмирал остался наедине с женой.

– Как Иван Иванович?

– Ах, увидишь.

– Чем живут в Петербурге?

– Страхом. Повсюду ищут вольтерьянцев и масонов.

– Что же их искать? В Петербурге все дворяне – масоны.

– А теперь все открещиваются! Началось с книги Радищева.

– Я ведь тоже масон, – посмеивался адмирал.

– Ты зря так легко к этому относишься, – она села на софу. – Даже секретарю Екатерины Храповицкому пришлось оправдываться в том, что он был когда-то масоном. У прокурора Самойлова есть списки мартинистов. Но все они отказываются от принадлежности к ложам.

– Понимаю. Списки есть, а вот масонов в Петербурге теперь нет.

– Я уже от тебя устала. Я прилягу.

Она устроилась на подушках. Рибас присел рядом.

– Твоя головка похожа на улей, – сказал он.

– Это и есть пчелиный улей! При дворе состязаются: у кого пчел больше.

– Теперь кусаются не зубками, а прическами? – Он обнял ее.

– Не тормошите меня, адмирал. Вечером бал. Утром я два часа с горничной возводила этот улей. А в Петербурге говорят, что у вас на каждой бригантине по любовнице.

– У меня не так много бригантин.

Настя снова заговорила о петербургских событиях:

– Ах, книги масонов палачи жгли под виселицами на площадях. После твоего последнего отъезда ложи в Петербурге запретили. Масоны укрылись в Москве. Главное, они сочувствуют французской крамоле. Командора Новикова хотели было сослать, а теперь заперли в Шлиссельбурге. На пятнадцать лет. Радищева Сенат приговорил к смерти, но императрица сослала его на десять лет. Масонов преследуют по всей Европе. В Неаполе их ложи разгромлены, а имущество конфисковано.

За пять лет войны адмирал лишь изредка вспоминал о своем масонстве. Абстрактные поиски истины для него давно потеряли смысл. Но теперь любой охотник мог пустить в ход интригу о его принадлежности к масонству. Значит, жди неприятностей.

Насте он подарил браслет с черными малазийскими гранатами, купленный у херсонского ювелира. Бецкий не смог оценить картину, школы Рубенса, которую Рибас приобрел по случаю у поляка-коммерсанта: Иван Иванович ослеп совершенно. Но не его слепота удручала домашних. За обедом он несколько раз спросил: не приехал ли Алеша из корпуса и не пора ли ехать в Зимний, чтобы читать императрице Вольтера. Старик тихо выживал из ума.

Рибас послал адъютанта известить Военную коллегию, Адмиралтейство и канцелярию Зимнего о своем приезде. Базиль Попов не замедлил явиться к концу обеда, и они прошли в кабинет Рибаса, окнами выходящий на Царицын луг. Рибас сетовал на то, что его просто переименовали в контр-адмиралы после Ясс, тогда как Мордвинов получил орден Владимира и власть.

– Я знаю, что вы не ладите, – сказал Базиль. – Но поверьте, я не раз писал ему о вашем добром к нему отношении.

– Теперь отношения иные, – твердо заявил адмирал. – В пику мне и Суворову он затеял немыслимое дело: строить порт при Очакове, рыть там канал и водоем для судов, когда при Хаджибее никаких каналов не нужно и можно сэкономить миллион.

– Приготовьте все бумаги, планы, чертежи. Я прослежу, чтобы императрица узнала о них.

Базиль после смерти Потемкина заведовал комнатными суммами Екатерины, комиссией прошений, а теперь и Колывановскими и Нерчинскими заводами, как начальник императорского кабинета.

– Что мне подарить молодым и императрице? – спросил Рибас.

– Камни.

– Я так и думал. Кстати, я до сих пор не знаю: в прошлом году вы передали от меня императрице головку молодого Ахилла из каирского камня?

– Я вам не писал? Императрица была весьма довольна.

Адмирал показал Базилю столешницу, по краям выложенную шлифованным орнаментом из радонита и нефрита, блистающим розовым и голубым, а в центре серым и черным отливал бастионный агат.

– Прекрасно, – одобрил Попов. – В этой столешнице есть и политический смысл. Армия в войну взяла немало крепостей. Лично вы – четыре. Так что фортификационный агат будет как нельзя кстати.

– Я хотел бы на этой столешнице подать свои планы и чертежи порта и города при Хаджибее.

– Ни в коем случае. Подарками нельзя заботить монархиню. Положите на столешницу табакерку для Александра Павловича и что-нибудь для новобрачной.

– У меня есть кулон с радонитовым пейзажем в серебре.

– Вполне подойдет.

Подношения адмирала перед началом бала в Зимнем приняты были благосклонно. Правда, Екатерина восприняла появление Рибаса как само собой разумевшееся и не сказала ему и двух слов. Адмирал битый час фланировал меж придворными. Узнал, что Кутузов отправлен послом в Константинополь, что Гудович стал Кавказским генерал-губернатором, получил шпагу с лаврами и алмазами и орден Андрея Первозванного. Зубова на балу не было. Уставший с дороги, воистину попавший с корабля на бал, Рибас уехал рано.

Утром пришел Виктор Сулин, друзья обнялись и отправились на прогулку по Петербургу. Город был прежним – болотистым, дождливым и чужим. Богатых усадьб с медными шалашами крыш прибавилось. В Невском монастыре сиял шлем новопостроенного Троицкого собора. По Воскресенскому мосту проезжали из Литейной части редкие экипажи на Выборгскую сторону, где высвечивались на сером небе кресты церквей Честных древ Всемилостивейшего Спаса и Святого Нилы Столбенского.

Возле кондитерской «Болонья» адмирал велел кучеру остановиться и предложил Виктору зайти внутрь.

– Адмирал теперь заезжает к нам раз в пять лет, – развел руками Руджеро. – Сильвана! Лучшего вина!

Дубовый стол у окна был занят двумя господами в низко надвинутых шляпах. В одном Рибас узнал аккуратного человечка – Джачинто Верри, который в свое время пытался продать ему бумаги несчастного фехтовальщика Скрепи. Второй… что-то неуловимо знакомое почудилось адмиралу в облике второго господина, прежде чем тот отвернулся к окну.

Гостей усадили у противоположного окна. «Черт побери, – подумал Рибас, – могут быть неприятности» Сильвана принесла кувшин фалернского, которое пенилось в бокалах и было достойно тоста за молодость в Ливорно. Ударившись в воспоминания, Руджеро тараторил о русских моряках – щедрых клиентах «Тосканского лавра», а Сильвана во все глаза смотрела на адмирала, будто он был минутным явлением из ее тайных грез. Наконец спутник Джачинто Верри повернулся и Рибас узнал его. Бог мой! Постаревшее плохо выбритое лицо, неопрятная' косичка из-под шляпы, серый плащ-епанча простолюдина, никаких бриллиантов в ушах бывшего модника – неужели это Ризелли? Не медля ни секунды, Рибас поднялся из-за