диктовал писарю рапорт князю: «По повелению вашей светлости замок Гаджибейский разрушен посредством трех мин, которыми две башни оного и один бастион подорваны до фундамента, отчего некоторые стены развалилися, а другие разломаны…»
Седьмого октября лагерь под Хаджибеем опустел – армия Гудовича ушла к Бендерам. Оставив флотилию и свои батальоны на Головатого, Рибас отправился на бригантине к Очакову. Встреча с Войновичем вышла неловкой. Марк Иванович вдруг стал кричать:
– Мне все указывают! Все. Ушаков хотел скорой победы за моей спиной, за мой счет. Турки не его испугались, а бурь!
Посчитав, что характер графа окончательно испорчен, Рибас озаботился добычей провианта для войск. От Головатого прибыл нарочный с запиской, что Попов в Аджиадере и хочет повидаться с генерал-майором. Рибас отправил все свои пожитки сухим путем в Хаджибей, а сам поплыл на лансоне. Через получас налетел такой шквал, что генерала вместе с казаками смыло за борт невиданно высокой волной в пяти милях от Очакова. Майор казаков старик Кумчатский остался на лансоне один, едва удерживая руль. Около получаса их носило по волнам, и только чудом и стараниями Кумчатского казаки и генерал вновь оказались на лансоне, который потерял управление и его прибило к берегу.
Тут произошло еще одно чудо: вдоль берега в Хаджибей скакал курьер Потемкина Кельхен. В Очакове он оставил для Рибаса почту, на словах сказал, что князя интересует состояние флотилии. Дрожа от октябрьского холодного ветра, насквозь промокший, генерал-майор написал донесение князю и письмо Попову:
«Повторите, прошу вас, его светлости, что мы все живы, что ни одно судно ни из новых, ни из старых не потеряно, что мы не спим. Я никогда не испытывал нужды и беспокойства, как теперь в последние 14 дней. Сделайте милость, пошлите курьера в Очаков, чтобы меня привезть к вам. Я не имею ни слуги, ни рубахи, ни платка, ни гроша денег. Я все, что было выслал в Гаджибей в надежде догнать вас на лошадях в тот же день. К счастью я достиг лансона не утонувши. Кельхен вам скажет каким родом. Без этого Кумчатского не знаю, что бы с нами было, что достойно милости его светлости. Этот старик служит премьер-майором уже 11 лет, а его – сын был один из первых при штурме Гаджибея».
Когда, наконец, генерал-майор прибыл к флотилии, его ждал приказ Потемкина: немедля отправляться с судами к Бендерам. Двойные шлюпы, галеры и бригантины не прошли Днестровские мели и были оставлены в лимане рядом с кораблями Войновича. К Бендерам Рибас привел сорок четыре казачьих дуба и лансоны. Вечером третьего ноября, оставив лодки в полутора выстрела от Бендер, Рибас прискакал в лагерь Потемкина и, спешившись, с превеликой радостью обнял Базиля Попова. Засим последовал ужин в его палатке.
Начали разговор о том, что прошлогоднее сидение под Очаковым грозит повториться и под Бендерами. А ведь уже грянули ноябрьские заморозки. В армии Гудовича было много больных, но он с четырьмя осадными орудиями и шестнадцатью лестницами, употребленными при штурме Хаджибея, уже стоял в четырех верстах от Бендер и спустил мост через Днестр.
– Князь мог взять Бендеры еще в августе, когда ворвался в его пригороды и зажег хлебные магазины, – сказал Рибас. Но почему-то отступил.
– Князь все предпочитает делать по плану, – отвечал Базиль. – Для него не резон очищать Молдавию прежде Бессарабии.
– Но пленные все как один говорят, что Бендеры слабы! – горячился Рибас.
– Князь ждет капитуляции, а не сражения.
– А Измаил? Репнин прорвался к крепости, поджег город и вдруг под полковую музыку ушел! Говорят, Потемкин не простил бы ему взятия Измаила.
– Дело в ином, – возражал Базиль, наливая в чарки фенхельную водку. – Репнин сделал по Измаилу две тысячи выстрелов ядрами, бомбами и брандскугелями, и все равно, как он доносил, без знатной потери людей успеха уповать было не можно. Поэтому он и ушел с музыкой.
– Но какие могут быть потери при Бендерах, если гарнизон слаб?
– Князь не хочет ничьей крови. Платов и Чепега взяли Паланку без выстрела. Аккерман сдался, а его гарнизон выпущен в Измаил.
– Суворов уложил под Рымником пять тысяч трупов!
– Там иное дело. Там австрийцы. Им надо показывать полные победы. Но, признаться, князь страдал от такого количества убитых.
– Но если мы будем сидеть под Бендерами до декабря, от болезней и морозов погибнет больше солдат, чем в бою, – резонно заметил Рибас, а Базиль лишь развел руками, и генералы выпили сладкой фенхельной за скорейшее окончание дела.
Четвертого ноября гарнизон Бендер принял все условия капитуляции. Офицерство, ждавшее боя и трофеев, было раздосадованно. Потемкин зазимовал в Яссах, а Гудович в ближайшей деревне, где нашел тридцать годных хат. Великими трудами флотилия Рибаса вернулась к Очакову. Ожил казачий кош на Березани, где готовились к зиме. В середине ноября грянули морозы и метели. Части Южной армии уходили к Екатеринославу. Сотни отставших замерзали на бесконечных белых дорогах. Голодные орды разоряли молдавские села. Жители прятали съестные припасы где только могли, даже в собственных постелях, но это мало помогало.
Оставив средние суда в Глубокой пристани, генерал-майор прибыл в Херсон. Дом, в котором он квартировал о прошлом годе, был занят инженером-голландцем на русской службе де Воланом. Адъютант Курдиманов сыскал для генерала другой дом неподалеку. Несколько дней Рибас отлеживался и хандрил. Прогулки по зимнему Херсону были унылы. Неделю город продувало ветрами из степей, неделю морозными шквалами с лимана. Город вырос, как и кладбище возле церкви Великому-ченницы Екатерины.
Солдат с почтового двора принес почту. Жена писала о своем свидании с императрицей, о том, что ее величество милостиво отзывалось о генерале Рибасе. Попов сообщал о начавшихся мирных переговорах. Измаильский сераскир Гассан-паша, прошлогодний турецкий флотоводец, имел постоянное сообщение с Потемкиным. От графа Суворова-Рымникского пришло два письма. Первое, еще октябрьское, задержавшееся в пути, написанное по-итальянски, было коротко: «Непобедимый Дориа, Осип Михайлович! Время Вашему Превосходительству превзойти наследника Барбароссы. Преданнейший слуга Александр Суворов».
Старинный знаменитый род Дориа дал республике немало блистательных военоначальников. Барбароссы тогда же прославились как отчаянные корсары, захватившие Алжир и Тунис. «Очевидно, под наследником Барбароссы, которого я должен одолеть, граф имеет ввиду капудан-пашу турецкого флота», – решил Рибас.
Второе письмо, ноябрьское, написанное по-французски, было ответом на послание Рибаса. Суворов писал: «Письмо от 30 октября, коим Ваше Превосходительство меня почтили, есть повторный знак Вашего доброжелательства и Вашей ко мне дружбы. Сия-то дружба и внушила Вам столь лестное мнение, касательно победы, одержанной союзными войсками над армией великого Визиря на берегу Рымника. Не стану уверять, что мне безразличны рукоплескания знатока, храброго генерала и доблестного героя, который ввиду целого неприятельского флота, под огнем 37 судов берет штурмом хорошо укрепленную крепость; напротив, высоко ценю оные и буду ценить вечно. Не лишайте меня, Генерал, дружбы, кою Вы мне до ныне выказывали, и будьте совершенно уверены, что я всегда пребуду с величайшей преданностью и безграничным уважением».
Взятие Бендер закрыло кампанию 1789 года. Редкие теперь курьеры и офицеры из Ясс, из ставки Потемкина, с упоением рассказывали о баснословно сказочной жизни князя. Гарем красавиц – жен его генералов, составлял молдавскую свиту Потемкина. Для своей ненаглядной Прасковьи он вырыл подземный замок, выложил его шкурами всех животных, что есть на земле, и бриллиантовыми венками. Впрочем, от императрицы князь действительно получил венок с бриллиантами в сто пятьдесят тысяч да еще сто тысяч наличными. Его пожаловали «великим гетманом казацких войск», наряд гетмана он придумал сам.
Тем временем Рибас обновлял свой гардероб. Тонкое сукно с трудом нашли в Херсоне и портной уж строил мундир, как из Ясс явился курьер и сообщил, что в свите Потемкина и в армии отныне все генералы носят мундиры грубого солдатского сукна по примеру князя. Пришлось и Рибасу раскошелиться и на второй мундир, в котором он встретил Рождество и известие о награждении орденом святого Георгия третьего
