– Мадемуазель Фаншетта! – закричал привратник.

– Я несу деду козырек, – ответила девочка. И шумный, смеющийся вихрь бросился вдогонку за полковником, потрясая зеленым шелковым козырьком.

Но у поворота на улицу Терезы вихрь остановился.

Вне всякого сомнения, козырек, зонтик и деревянные башмаки достойно украшают старость. Полковника в квартале знали. Все лавочники почтительно здоровались с ним.

Мадемуазель Фаншетта с серьезным видом следовала на некотором расстоянии за стариком и его спутником.

На вопросительные взгляды лавочников она скромно отвечала:

– Я несу дедов козырек.

Комната господина Лекока была в том же состоянии, что и раньше; ключ он брал с собой. Прошел уже час с тех пор, как Андре Мэйнотт лишился сознания; но распростертый на кровати, он по-прежнему не шевелился. Склонившись над его рукой, полковник нащупал пульс.

– Крепкий парень! – проговорил он. – В тот день, когда я подсунул ему боевую рукавицу вместе с кучей старых железяк, он мне сказал: «Две недели потружусь и заработаю тысячу экю…» Вот дьявол!

Он отпустил руку Андре, которая безжизненно упала, и с улыбкой взрослого ребенка заявил:

– Да, дело с боевой рукавицей – это высокий класс!.. Долго готовили… и ловко сработали, а, Приятель?

– Никто бы не смог сделать лучше, – убежденно ответил господин Лекок.

Затем, взяв, в свою очередь, руку Андре, он спросил:

– Вы думаете, выкарабкается?

– Самостоятельно – нет, – холодно произнес полковник.

Наступило молчание.

– Сколько вы даете ему времени? – задал еще один вопрос господин Лекок.

Старик вынул массивные часы – видимо, эпохи Людовика XVI.

– Сегодня утром ко мне приходил доктор, – медленно проговорил он. – Этот милейший человек заявил, что для излечения моей астмы требуется время! Покинув меня, он отправился в почтовой карете в Фонтенбло, куда его вызвал господин Вилель… Ты пойдешь к доктору домой, скажешь, что твоему другу необходим врач; пошумишь, устроишь скандал, дождешься его возвращения и примчишься с ним сюда во весь опор…

– Будет слишком поздно! – проговорил несколько сникший Лекок.

– Увы, да! – тихо ответил полковник. – Пошли!

– Но, – заметил господин Лекок, – нужно будет засвидетельствовать смерть.

– Но ведь ты приведешь доктора…

– А официальная регистрация? Полковник довольно улыбнулся.

– И что вы будете делать, когда я вас покину, мои бедные дети? – воскликнул он. – Ведь вы удивительно несообразительны! Вот ты уже и захныкал, а, Тулонец? Успокойся; я снова все беру на себя: это будет мое последнее дело.

Так решилась судьба Андре Мэйнотта. Старик и молодой человек отошли от кровати; полковник опирался на руку господина Лекока – но тот вдруг остановился и, побледнев, спросил:

– Вы слышите?

В передней с грохотом упал стул.

Тяжелые веки полковника задрожали; в его холодных глазах сверкнули искры, и он громко, с явным состраданием произнес:

– За доктором, мой мальчик, и немедля! Даст Бог, не опоздаем!

Эти слова были предназначены для тех, кто подслушивал в коридоре. Господин Лекок, очень взволнованный, спросил:

– Кто там?

Ответом ему стал взрыв смеха, того самого громкого, заливистого смеха, который мы уже слышали на лестнице дома на улице Терезы. Лекок нахмурил брови; полковник попятился с раскрытым ртом.

В один голос они воскликнули:

– Фаншетта!

Дверь в переднюю внезапно распахнулась. На пороге появилась девочка с глазами, полными отваги и любопытства, с высоко поднятой непокорной головой. Ее взгляд пробежал по комнате.

– Мой добрый дедушка, – произнесла она насмешливо-нежно и вместе с тем дерзко-шаловливо, – я принесла тебе козырек.

Потом, вбежав в комнату, она добавила:

– Я никогда не видела мертвецов… Скажи, ты мне покажешь покойника, мой добрый дедушка?