– Я уже думала об этом, – так скорбно ответила графиня, что у ее спутника похолодело сердце.

– Мы непременно найдем уголок, где вы будете счастливы, – робко промолвил он.

– Счастлива!.. – эхом откликнулась она. Господин Брюно протянул к ней руку и почувствовал, как на нее упала слеза… Графиня прошептала:

– У меня нет сил жить, но я боюсь умереть.

Брюно сжал ее холодные руки. Звенящим голосом она спросила:

– Андре Мэйнотт, близится час вашего отмщения: скажите, вы удовлетворены?

– Я жду этого часа вот уже много лет, – проговорил ее спутник, невольно опуская голову.

– Вам грустно, – произнесла она. – Я все понимаю. Ваша любовь сильнее ненависти.

Внезапно она разразилась слезами:

– Я даже не знаю, была ли я когда-нибудь невинным ребенком. В том огромном замке, воспоминание о котором постоянно преследует меня, жил демон. Я сомневаюсь в своем отце, сомневаюсь в той несчастной, вечно коленопреклоненной женщине, называвшейся моей матерью. Они жили в этом замке. Они в нем умерли. Я не могу вспоминать о своих первых играх, ибо мгновенно передо мной возникает демон разврата в образе Тулонца. Тот старик, который любил меня и который, быть может, был единственным человеком, действительно любившим меня, – мой дед… Так разве я могу убежать в свои воспоминания?

– Ничто не может запятнать чистоту алмаза, – произнес Андре Мэйнотт, привлекая ее к себе и запечетлевая на ее челе отеческий поцелуй. – Вы сохранили в чистоте ваше сердце, Фаншетта.

Она резко высвободилась из его объятий, и в ночном мраке прозвучал ее отрывистый сухой смех.

Мое сердце! – горько усмехнулась она. – Рана, куда каждый вонзает свой кинжал! Те, кого я ненавижу, и те, кого я люблю! Вы хотя бы отомстите за себя, Андре; а я даже не имею права на месть. Дважды вы становились виновником моего несчастья, а я с радостью готова отдать за вас жизнь!.. Разве я могу ненавидеть этих женщин, – внезапно воскликнула она, – этих двух моих соперниц? Дважды я потерпела поражение: сначала от отца, а потом от сына… и это справедливо! Разве я могу сделать кого-нибудь счастливым, я, воплощение несчастья? Я не могу ненавидеть их, потому что вы их любите. Что ж, значит, такова моя судьба: похоронить в глубинах сердца свою любовь и довольствоваться холодной вежливостью. Я напоминаю себе убийцу, который, расправившись со своей жертвой, начинает заниматься благотворительностью!

– Вы правы, – печально ответил Андре, – вы облагодетельствовали меня.

Она обвила руками его шею и повисла на нем.

– Я вас ни в чем не упрекаю! – воскликнула она. – Я ваша, и в этом мое предназначение. Моя невинная душа тянется к вам. С самого первого дня я ревновала вас к Джованне. О, как она была прекрасна, когда плакала! Но клянусь тебе, Андре, любовь сделала меня снисходительной. Если бы вы только знали, о чем я думаю, когда задаю себе вопрос, что может отдать женщина обожаемому ею мужчине! Нет, выслушайте меня! Как знать, случится ли нам еще раз поговорить друг с другом? Быть может, исповедуясь вам, я сумею облегчить свои страдания. Я не знала, что он был вашим сыном, но в нем я любила вас. И это правда: я узнала вас. Зачем вы обрекли меня на эту пытку, Андре? Разве мне мало одного мученика? Скажите же, что это были вы, только моложе, красивее, и свободны…

Тогда он еще не любил эту девушку. Это она пробудила в нем ответную любовь, ибо сама полюбила его. Я не питаю к ней ненависти: у нее есть то, чего я бы не смогла дать моему Мишелю… Мой Мишель! Мое безумие! Почему вы бросили меня на растерзание этому льву, застенчивому и кроткому, как агнец? Вам надо было следить за ним! Разве порох может уберечь пламя? Я любила его в тысячу раз сильнее, чем вас… Нет! Я любила его иначе, более пылко, более безрассудно, со всей страстью своих юных лет, уже отягощенных печальным опытом; я прибегла к соблазнительнейшим уловкам, дошла до того, что согласилась стать сообщницей Лекока, неумолимо влекшего его в пропасть. Я говорила себе: я буду рядом с ним и не дам ему упасть… или же мы упадем туда вместе!

Она трепетала в объятиях Андре, и он вновь запечатлел на ее челе холодный поцелуй. При прикосновении этих ледяных губ она резким движением вырвалась из его объятий.

– Вы даже не проклинаете меня, – простонала она, уязвленная до самой глубины своей израненной души. – Вы презираете меня… Не стоит пренебрегать мною, Андре! Ведь корсиканки всегда готовы пустить в ход кинжал!

Они дошли до угла улицы Крюссоль. Тусклый свет соседнего фонаря освещал взволнованное лицо графини. Андре смотрел на нее с восхищением, ибо она была воистину прекрасна.

– Господь даровал вам семью, сударыня, – произнес он. – Я ваш отец, а он ваш брат.

Она криво усмехнулась.

– Моя мать и моя сестра! – тихо прошептала она. – Они обе тоже много страдали! Об этом я пока не думала.

В нескольких шагах от них они заметили выходящий на улицу приземистый фасад кафе-трактира «Срезанный колос».

– Вы были там? – спросила Фаншетта.

– Нет, – ответил он. – Но отправлюсь туда через несколько часов.

– Вы! – воскликнула она, словно речь шла о святотатстве. – Вы – в обществе этих людей!

Повернувшись к нему спиной, она быстро зашагала в противоположном направлении, не переставая говорить:

– Но ваше время поистине бесценно, Андре, и я пришла вовсе не для того, чтобы говорить о себе. Барон Шварц имел объяснение со своей женой.

– Ах вот как! – насторожился Андре Мэйнотт.

– Отъезд назначен на четверг, то есть на завтра.