убеждали его не оглашать этого завещания и не хоронить Цезаря публично, дабы из-за этого не возникли еще какие-нибудь волнения. Когда же Пизон с ними не согласился, они стали угрожать ему, что они привлекут его к судебной ответственности, так как он таким образом лишает народ достояния, которое принадлежит всему государству, намекая опять на тиранию.

136. Тогда Пизон, закричав как можно громче и прося, чтобы консулы вновь собрали еще не разошедшихся сенаторов, сказал: 'Эти люди, утверждающие, что они убили тирана, вместо одного все вместе проявляют себя тиранами; они не дают мне хоронить верховного жреца, угрожают мне, если я оглашу его завещание, и хотят конфисковать его частное имущество как принадлежащее тирану. Все другие распоряжения, касающиеся их, они признают законными, а распоряжение, которое он оставил относительно самого себя, они признают незаконными. И кто это они? Не Брут, не Кассий, а те, которые их толкнули к гибели. Что касается погребения Цезаря, то здесь хозяева вы; что же касается завещания Цезаря, то тут хозяин я. И никогда я не предам того, что мне доверено, прежде чем меня самого не убьют'. При этих словах шум и негодование поднялись со всех сторон, особенно со стороны тех, кто надеялся, что и им что-нибудь перепадет по завещанию. Постановили завещание Цезаря огласить публично и хоронить его всенародно. С этим решением сенат разошелся.

137. Брут и Кассий, узнав о всем происшедшем в сенате, послали своих людей созвать народ к себе на Капитолий. Когда народ во множестве быстро сбежался, Брут сказал: 'Мы здесь обращаемся к вам с просьбой, граждане, мы, которые обращались к вам недавно на форуме. Но мы здесь находимся не как беглецы, нашедшие приют в храме, - мы преступлений не совершали, - и не потому, что это место труднодоступно - мы полагаемся в своей защите всецело на вас. Мы обращаемся к вам потому, что к этому нас побудило резкое и безумное отношение, которое испытал на себе Цинна. Мы знаем, что враги наши обвиняют нас в клятвопреступлении, что невозможно-де из-за этого сохранить прочный мир. Но то, что мы имеем на это возразить, мы скажем на вашем, граждане, собрании, с которым мы и все прочее будем делать совместно, восстановив демократическую форму правления. Когда Гай Цезарь из Галлии отправился как вооруженный враг на свою родину, и Помпей, самый демократический гражданин среди нас, претерпел то, что вам известно, а вслед за ним такое множество достойных граждан погибло, будучи послано в Африку и Испанию, мы ему дали амнистию, когда он о ней просил, так как он, по вполне понятным причинам, боялся за себя, а тиранию прочно держал в своих руках. Мы и клятвенно подтвердили амнистию; но если бы он нас заставил поклясться, чтобы мы не только, сдержав себя, перенесли то, что относится к прошлому, но и в том, что мы охотно будем служить ему рабами в будущем, как поступили бы тогда те, кто сейчас против нас выступает? Думаю, что римляне предпочтут многократно умереть, чем стать присяжными рабами.

138. И если бы Цезарь после ничего не предпринимал, чтобы нас обратить в рабство, мы дали бы и ложную клятву. Но Цезарь не предоставлял нам власти ни в Риме, ни в провинциях, ни в войске, ни в культе, ни в распределении колоний, ни в чем-либо другом; и ни о чем сенат предварительно не высказывался, и народ не утверждал его решений; все был сам Цезарь в одном лице по своему же приказу; и он нисколько своим гнусным поведением не пресыщался, как это было с Суллой, который, покончив со своими врагами, вернул нам нашу прежнюю форму правления. А этот, отправляясь в долгий новый поход, лишил нас возможности избрать должностных лиц на пятилетие. Какая же это свобода, в которой даже нет надежды на будущее? Что для него значили народные трибуны Цезетий и Марул? Не подверг ли он их нагло изгнанию - их, занимавших пост священный и неприкосновенный? Законы предков и клятвы не разрешают привлекать трибунов к суду, покуда не окончились их полномочия. Но Цезарь их изгнал даже без привлечения к суду. Поэтому с чьей стороны совершено преступление в нарушении неприкосновенности? Священна и неприкосновенна особа Цезаря, которому мы эти прерогативы дали не добровольно, но по принуждению, после того как он явился в отечество с войском, после того как он столько и столь доблестных граждан убил, а власть народных трибунов, которой наши предки в свободной республике без всякого принуждения присягнули и объявили ее под заклятием навсегда, эта должность разве не священна и не неприкосновенна? Куда девались все подати, поступавшие от наших подданных, и где отчеты за них? Кто, вопреки вашей воле, открыл государственные сокровища и пустил в расход фонд неприкосновенный и священный, а когда народный трибун этому воспротивился, то угрожал ему смертью?

139. Но, - продолжал Брут, - какая же клятва может быть еще дана для обеспечения мира? Если никто не присвоит себе власть тирана, клятв не потребуется. Наши отцы в ней не нуждались никогда. Если же кто-либо другой будет стремиться к тирании, - римлянин не может быть верным по отношению к тирану, не может ему и присягать. Это мы заявляем, находясь еще в опасности, и об этом мы в интересах отечества будем заявлять и впредь: ведь когда мы находились у Цезаря в почете и безопасности, мы тоже предпочитали отечество собственному почету. На нас, стремясь вас возбудить против нас, возводится еще клевета по поводу колоний. Если кто-нибудь из тех, кто уже поселен в колониях, или из тех, кому предстоит еще поселиться, присутствует здесь, сделайте одолжение, откликнетесь'.

140. Когда откликнулись многие, он продолжал: 'Правильно вы поступили, что собрались сюда вместе с другими. Если вас справедливо чтит и ценит ваше отечество, то вы должны ответить ему таким же уважением, когда оно вас выселяет в колонии. Вас выделил народ Цезарю на войну против галлов и британцев, и вы должны были стяжать почести и награды, раз вы совершали подвиги. А он, заручившись наперед вашей присягой, повел вас против Рима, хотя вы этого совсем и не желали, повел вас, хотя бы опять-таки и этого вы не хотели, против лучших граждан в Африку. Если бы только в этом заключались ваши подвиги, вы, пожалуй, не решились бы требовать за них награду; но так как никакая зависть, никакое время, никакое человеческое забвение не уничтожит ваших подвигов против галлов и британцев, вам подобает награда именно за них. Так поступал народ и с теми, кто в старину отправлялся на войну, но он никогда не отнимал у своих или у ни в чем не повинных землю и не отдавал одним то, что принадлежало другим, не считал возможным отплачивать несправедливостью. Когда он побеждал врагов, он и у них не отбирал всю землю, а делил ее и на одной части этой земли устраивал своих солдат, чтобы они были стражами в земле бывших врагов. И если иногда не хватало завоеванной оружием земли, он раздавал и государственную землю или покупал другую. Так вас организовал в поселения народ без обиды для всех. Сулла же и Цезарь, которые напали на отечество с оружием в руках, как на враждебную страну, нуждались в крепостях и охране в самом отечестве и не отпускали вас на родину, не покупали вам земли или распределяли между вами конфискованную и не платили за отнятую землю в утешение тем, у кого они ее взяли, несмотря на то, что у них много было денег из казны и много от конфискаций. Они у Италии, ни в чем не повинной, ни в чем не согрешившей, как враги и разбойники отбирали землю, дома, кладбища и святилища, которые мы не отбираем даже у иноплеменных врагов, налагая лишь контрибуцию на них в размере 10% урожая.

141. Сулла же и Цезарь раздали вам имущество ваших соплеменников, тех, которые послали вас с Цезарем против галлов, провожали на войну и давали обеты за ваши будущие победы. Они поселяли вас в колониях большими массами со знаменами, в военном снаряжении, так что вы не знаете мирного покоя от тех, кто был прогнан. Обездоленный и лишенный своего имущества, прежний владелец должен был строить вам по многим причинам ловушки и выжидать для этого лишь удобного момента. Но этого-то как раз и хотели тираны: не того, чтобы вы получили землю, которую они могли и в другом месте добыть и вам предоставить, а чтобы вы имели пред собою строящих козни врагов и всегда были бы надежными стражами той власти, которая в данном случае вместе с вами поступает несправедливо. Ведь симпатия к тиранам появляется у охранителей их в результате совместных нарушений права в силу общего страха. И, о боги, они называли 'выведением колонии' то, что вызывало слезы единоплеменников и изгнание ни в чем не повинных. Они сделали вас нарочно врагами вашего народа ради собственного их благополучия, мы же, о которых нынешние правители отечества говорят, что они щадят нас из жалости, мы гарантируем вам землю, которой вы владеете, и будем ее гарантировать и в будущем, в чем и призываем богов в свидетели. Вам принадлежит и будет принадлежать то, что вы получили, и никто у вас этого не отнимет, ни Брут, ни все те, кто подвергались опасностям за вашу свободу. И то единственное, что в этом деле заслуживает упрека, мы исправим - это помирит вас в то же время и с вашим народом, и это теперь больше всего радует тех, кто об этом узнал: мы выплатим цену за вашу землю тем, кто ее лишился, из государственных средств, немедленно при первой возможности, чтобы вы не только в безопасности владели своей землей, но не возбуждали ни в ком зависти'.

142. Когда Брут это говорил, слушавшие его, примиренные друг с другом, называли это вполне справедливым и изумлялись неустрашимости этих людей и любви их к народу. Проникшись расположением к ним, они решили на следующий день быть с ними заодно. Рано утром консулы созвали народ на собрание, и им было прочитано состоявшееся постановление, и Цицерон посвятил длинную хвалебную речь амнистии. Обрадованные, они