Тогда Каска пришел в себя. Бруту и Кассию, задумчиво о чем-то друг с другом договаривающимся, один из сенаторов, Попилий Лена, отозвав их в сторону, сказал, что он желает успеха тому, что они замыслили, и увещевал их торопиться. Они испугались и от испуга молчали.

116. В то время как Цезаря уже несли на носилках в сенат, кто-то из его домашних, узнав о заговоре, прибежал донести то, о чем он узнал. Он пришел к Кальпурнии и сказал ей лишь то, что у него к Цезарю важные дела, и ждал, пока тот вернется из сената, так как он не все до конца знал о заговоре. Другой человек, Артемидор, книдский уроженец, бывший гостем Цезаря, побежав в сенат, нашел его уже убитым. Третий вручил Цезарю, в то время как он совершил жертвоприношение и как раз при входе в сенат, письмо с изложением заговора, которое было потом найдено в руках убитого. Едва Цезарь сошел с носилок, как Лена, тот самый, который недавно пожелал успеха друзьям Кассия, пресек ему дорогу и завел с ним серьезный разговор о каком-то личном деле. При виде того, что происходило, и при длительности беседы заговорщики испугались и уже готовились даже дать друг другу знак убить самих себя прежде, чем их схватят. Но видя, что в продолжении разговора Лена выглядит скорее просящим и умоляющим о чем-то, чем доносящим, они оправились, а когда увидели, что Лена по окончании разговора попрощался с Цезарем, снова осмелели. Был обычай, что консулы при входе в сенат совершают жертвоприношения, прежде чем войти. И жертвоприношения были опять-таки неблагоприятны для Цезаря: первое животное оказалось без сердца, а, как другие говорят, внутренности его были лишены головки. И прорицатель сказал, что это признак смерти. Цезарь сказал, смеясь, что нечто подобное с ним случилось в Испании во время войны с Помпеем. На это прорицатель ответил, что Цезарь и тогда был в большой опасности и что теперь примета еще более показательна для смерти. Цезарь тогда приказал совершить новое жертвоприношение. Но когда ни одно не давало благоприятной приметы, Цезарь, стесняясь перед сенаторами за свое опоздание и побуждаемый как будто бы друзьями, на самом деле своими недругами, пошел, пренебрегши показаниями жертвоприношений. Ибо то, что с Цезарем случилось, должно было случиться.

117. Перед входом в сенат заговорщики оставили из своей среды Требония, чтоб он разговором задержал Антония, Цезаря же, когда он сел на своем кресле, они, словно друзья, обступили со всех сторон, имея скрытые кинжалы. И из них Тиллий Цимбр, став перед Цезарем, стал просить его о возвращении своего изгнанного брата. Когда Цезарь сперва откладывал решение, а затем совершенно отказал, Цимбр взял Цезаря за пурпуровый плащ, как бы еще прося его, и, подняв это одеяние до шеи его, потянул и вскрикнул: 'Что вы медлите, друзья?' Каска, стоявший у головы Цезаря, направил ему первый удар меча в горло, но, поскользнувшись, попал ему в грудь. Цезарь вырвал свой плащ у Цимбра и, вскочив с кресла, схватил Каску за руку и потянул его с большой силой. В это время другой заговорщик поразил его мечом в бок, который был вследствие поворота Цезаря к Кассию доступен удару, Кассий ударил его в лицо, Бруг - в бедро, Буколиан - между лопатками. Цезарь с гневом и криком, как дикий зверь, поворачивался в сторону каждого из них. Но после удара Брута, или потому что Цезарь уже пришел в совершенное отчаяние, он закрьшся со всех сторон плащом и упал, сохранив благопристойный вид, перед статуей Помпея. Заговорщики превзошли всякую меру и в отношении к падшему и нанесли ему до 23 ран. Многие в суматохе ранили мечами друг друга.

118. Когда убийцами злодеяние было совершено в священном месте и над особой священной и неприкосновенной, началось бегство по сенату и по всему городу; в этом смятении некоторые из сенаторов были ранены, другие убиты. Погибли и многие из горожан и иностранцев, не потому, что это стояло в плане заговорщиков, но из-за всеобщей сумятицы в городе и незнания, кто, собственно, нападает. Гладиаторы, которые еще с утра были вооружены для показа зрелища, теперь прибежали из театра к ограде сената, а самый театр опустел, так как зрителей охватил страх и ужас, и все пустились в бегство. Все товары были расхищены. Все закрывали двери и готовились защищаться с крыш. Антоний, полагая, что и над ним было замышлено убийство вместе с Цезарем, забаррикадировался в своем доме. А Лепид, начальник конницы, узнав о случившемся в то время, как он был на форуме, убежал на остров на реке Тибре, где у него стоял легион солдат, и привел их на Марсово поле, чтобы быть более готовым к выполнению приказа Антония. Дело в том, что Лепид стоял ниже Антония, который был и более близким человеком к Цезарю и консулом. Когда Лепид и Антоний стали раздумывать о положении дел, у них было стремление тотчас же отомстить за Цезаря, за то, чему он подвергся, но они боялись, как бы сенат не оказался на стороне убийц, и решили выждать событий. У самого Цезаря войска не было, ибо он телохранителей не любил и довольствовался только общественными прислужниками. Большинство должностных лиц и большая толпа горожан и приезжих, множество рабов и вольноотпущенных провожали его обычно из дома в сенат. Из всех их теперь осталось только трое, так как все остальные разбежались; они положили тело Цезаря на носилки и понесли, но иначе, чем это обыкновенно бывало: только трое понесли домой того, кто еще так недавно был владыкой всего мира.

119. Убийцы Цезаря предполагали сказать в сенате речь, но никого там не осталось. Тогда, обернув свои плащи, как щиты, на левую руку, они с мечами, еще хранившими следы крови, побежали по Риму с криками, что убили царя и тирана. Один из них навесил на копье войлочную шляпу как знак свободы. Убийцы призывали восстановить отцовский образ правления, напоминали о древнем Бруте и древних римлянах, которые тоже составили заговор против древних царей. С ними бежали вместе некоторые с занятыми у других мечами, из числа тех, которые не принимали никакого участия в заговоре, но предполагали разделить его славу: Лентул Спинфер, Фавоний, Аквин, Долабелла, Мурк и Патиск. Славы с заговорщиками они не разделили, но зато наказание получили вместе с виновниками. Когда народ за заговорщиками не последовал, они были приведены в замешательство и испугались: они надеялись на сенат, хотя он и разбежался вследствие неосведомленности и страха, так как сенаторы были с ними в родстве и дружбе и одинаково с ними были обременены тиранией Цезаря. Заговорщики не доверяли народу и ветеранам Цезаря, находившимся тогда в городе в большом числе: одни - недавно уволенные от службы после войны и распределенные по новым земельным наделам, другие - уже получившие наделы раньше и прибывшие для проводов отъезжающего в поход Цезаря. Заговорщики боялись и Лепида и войска, находящегося под его начальством в городе, а также консула Антония, как бы он, созвав вместо сената только народное собрание, не предпринял бы чего-нибудь для них опасного.

120. Находясь в таком состоянии, заговорщики вместе с гладиаторами побежали на Капитолий. Здесь посовещавшись, они решили раздать народу деньги, в надежде, что когда одни начнут хвалить случившееся, то и другие, увлеченные сознанием свободы и стремлением к древней форме правления, присоединятся к ним. Они полагали, что теперешний народ - подлинно римский, такой еще, каким, они знали, он был при древнем Бруте, уничтожившем царскую власть. Но они не сознавали, что им приходилось рассчитывать на два друг другу противоположных настроения, т. е. чтобы окружающие их любили свободу и, одновременно, за плату служили их интересам. Последнее было более осуществимо, так как нравы гражданские были тогда сильно испорчены. Исконный римский народ перемешался с иностранцами, вольноотпущенник стал равноправным гражданином, и у раба был тот же вид, что и у господина; ибо, если исключить сенаторскую одежду, все прочее облачение было у них и у рабов одинаковое. Кроме того, обычай, имевший место только в Риме, публичные раздачи хлеба неимущим, - привлекал в Рим бездельников, попрошаек и плутов из всей Италии. Народ, отслуживший военную службу, не отпускался, как в древности, каждый в отдельности на свою родину, так как можно было опасаться, что некоторые из них затеют несправедливые войны; их всех вместе выводили в колонии, наделяя их, вопреки всякой законности, чужими владениями земли и жилищ. Как раз тогда они во множестве проживали в святилищах и на храмовых участках под одним знаменем и при одном начальнике колонии, будучи после продажи своего имущества готовыми к отправке и согласными продаться всякому, кто их наймет.

121. Вот почему из стольких по количеству и таких по качеству людей сторонниками Кассия было нетрудно набрать множество людей и повести их тотчас на форум. Они хотя и были наняты, однако не осмелились одобрять происшедшее, питая страх перед славой Цезаря и тем, что может постигнуть их в будущем со стороны других граждан; они с криком требовали мира как всеобщего блага, настойчиво требовали его от должностных лиц, полагая, что это средство послужит ко спасению убийц Цезаря, ибо не могло быть мира без их амнистии. Перед находящимися в таком состоянии людьми первым появился претор Цинна. Он приходился родственником Цезарю по жене, но, явившись неожиданно к толпе, сорвал с себя одежду претора, как бы из презрения к сану, данному ему тираном, назвал Цезаря тираном, а его убийц тираноубийцами, все содеянное ими восхвалял как подобное тому, что содеяно было их предками, и предложил этих людей как благодетелей пригласить из Капитолия и вознаградить их. Так говорил Цинна. Сторонники заговорщиков, видя, что неподкупленная часть толпы не присоединяется к ним, не вызвали их из Капитолия и снова кричали только о мире.

122. Затем Долабелла, молодой человек из знатной фамилии, выбранный самим Цезарем быть консулом на конец года, когда сам Цезарь