собирался в поход, и уже носивший одежды консула и имевший знаки консульской власти, стал поносить давшего ему все это. Долабелла прикидывался, будто он был в полном единомыслии с замыслившими убийство Цезаря и только невольно не принимал физического участия в заговоре (некоторые утверждают, что Долабелла предложил праздновать этот день, как день рождения города). Нанятая толпа, видя, что на их стороне и претор и консул, расхрабрилась и послала в Капитолий за сторонниками Кассия. Они были рады Долабелле и думали, что этот человек, молодой и знатный, в сане консула, будет на их стороне противостоять Антонию. Из Капитолия пришли только Кассий и Брут, еще с окровавленными руками, ибо они нанесли Цезарю удар одновременно. Когда они прибыли к толпе, не было произнесено ни одного низкого или недостойного слова, но как бы после всеми признанного прекрасного поступка все хвалили друг друга и поздравляли государство и говорили больше всего о том, что Децим предоставил им в нужный срок гладиаторов. Кассий и Брут обратились к народу с речью, призывая их поступать подобно своим предкам, изгнавшим царей, не управлявших путем насилия, как Цезарь, но выбранных по закону. Они также предложили вызвать Секста Помпея, сына Помпея Великого, воевавшего за демократию, который в Испании сам еще продолжал отбиваться от полководцев Цезаря. Они предложили, сверх того, восстановить в должности смещенных Цезарем трибунов Цезетия и Марула, находившихся в изгнании.

123. Так говорили сторонники Кассия и после того снова ушли на Капитолий. Они не чувствовали еще себя надежно при создавшемся положении вещей. Но теперь по крайней мере их близкие и родственники могли прийти к ним в Капитолий, из них они выбрали некоторых лиц послами к Лепиду и Антонию для переговоров о том, чтобы прийти к соглашению и принять меры к сохранению свободы в государстве и избежать всех тех бедствий, какие произойдут в отечестве, если они не придут друг с другом к соглашению. Посланные просили обо всем этом, не одобряя происшедшего - в присутствии друзей Цезаря они на это не осмеливались, - но говорили, что нужно с снисходительностью перенести происшедшее, так как все сделано было не из ненависти, а из любви к отечеству, и отнестись с жалостью к городу Риму, уже опустошенному непрерывной гражданской войной, иначе новая гражданская война погубит оставшихся добрых граждан. Будет преступно, указывали послы, продолжать вражду к отдельным лицам при таком опасном положении государства; гораздо лучше вместе с государственными неурядицами уладить и личные, или, если это невозможно, отложить в настоящий момент личные конфликты.

124. Антоний и Лепид хотели отомстить за Цезаря, как я уже сказал, или из-за дружбы с ним или из-за связывавшей их присяги, или из-за стремления к власти, считая, что им все будет доступно, если они устранят сразу стольких важных людей. Однако они сомневались насчет их друзей и близких и той части сената, которая тяготела к их противникам, и больше всего - насчет Децима Брута, который был назначен Цезарем правителем Трансальпийской Галлии и имел в своем распоряжении большое войско. Поэтому они решили выжидать будущего и изыскать способы, нельзя ли будет привлечь на свою сторону войско Децима, уставшее от беспрерывных трудов. Таковы были их намерения. На словах Антоний дал послам такой ответ: 'Мы ничего не предпримем из-за личной ненависти; но из-за греха и нашего клятвенного обещания Цезарю, что мы будем его телохранителями и мстителями, если он что-либо претерпит, будет благочестивым изгнать скверну и лучше жить вместе с немногими чистыми, чем всем быть под проклятием клятвопреступления. В силу такого нашего мнения мы еще обсудим с вами все это в сенате и будем считать благом для Рима те решения, которые будут приняты сообща'.

125. Так ответил им определенно Антоний. Послы выразили ему благодарность и ушли в твердой надежде, что все уладится: они были убеждены, что сенат им будет во всем содействовать. Антоний же приказал всем должностным лицам в течение ночи охранять город, расположившись по центру на известных расстояниях, как днем. Всю ночь по городу горели костры. Сквозь них перебегали в течение этой ночи близкие родные заговорщиков в дома сенаторов, прося за них и за возвращение прежней формы правления. С другой стороны, бежали также и вожди колонистов и высказывали угрозы, если им не сохранят данных им наделов или если они не получат обещанных. Между тем наиболее здоровая часть населения, убедившись в малочисленности заговорщиков, почувствовала себя смелее, вспомнила о Цезаре, хотя в мнениях и были расхождения. В эту же ночь были снесены в дом Антония сокровища Цезаря и записки о его правлении; сделано это было или потому, что жена Цезаря хотела перенести все это из своего тогда ненадежного дома в более надежный дом Антония, или по приказанию самого Антония.

126. Между тем ночью было прочитано распоряжение Антония о созыве сената еще до наступления дня в храм Земли, очень близко находящийся от дома Антония: он не осмелился созвать сенат в обычное место его заседаний, так как оно лежало у подножия Капитолия, где находились гладиаторы, стоявшие на стороне заговорщиков, и вместе с тем Антоний не хотел внести и смятение в город, введя в него войска. Лепид, однако, свои войска ввел. Когда приблизилось утро, то среди других сбежавшихся сенаторов прибежал в храм Земли и претор Цинна, снова одетый в одежды претора, которые он вчера, как данные ему тираном, с себя сбросил. Когда его увидели некоторые из неподкупных сторонников и ветеранов Цезаря, они в гневе на то, что он первый поносил Цезаря открыто, хотя и был его родственником, начали в него бросать камни и гнаться за ним. Когда Цинна убежал в какой-то дом, они принесли дрова и собрались сжечь дом, что и сделали бы, если бы Лепид, придя с войском, им не помешал. Это было первое свободное проявление расположения к Цезарю, и это встревожило как тех, кто действовал по найму, так и самих убийц.

127. В сенате людей, которые были свободны от стремления к насилию и негодовали на случившееся, было немного; большинство самыми разнообразными способами помогали убийцам Цезаря. И прежде всего сенаторы стали требовать, чтобы убийцы Цезаря как люди благонадежные прибыли в сенат и приняли участие в заседании, превращая их таким образом из подсудимых в судей. Против этого Антоний не возражал, зная, что они все равно не придут. И они, действительно, не пришли. Затем, чтоб испытать мнение сената, одни весьма решительно и открыто одобряли совершенное, называли убийц Цезаря тираноубийцами и предлагали их вознаградить. Другие ораторы награды отвергли, так как убийцы Цезаря в них не нуждаются и не для наград они все это сделали, но считали правильным, чтоб им дали прозвание 'благодетелей'. Третьи говорили, что и этого не нужно, и считали правильным только, чтоб жизнь их была пощажена. Одни пускались на такие хитрости: выжидали, какое из предложений окажется более всего приемлемым для сената, чтобы он в дальнейшем мало-помалу стал более уступчивым. Более же нравственные сенаторы отвергали этот поступок как тяжкое преступление, хотя из уважения к знатности фамилий, к которым принадлежат убийцы, не возражали против того, чтоб их пощадили, но с негодованием отвергли предложение титуловать их благодетелями. На это им возражали другие, что если уже спасти их, то не нужно после этого скупиться и на добавочные почести, служащие гарантией. Кто-то указал, что подобное чествование убийц явится бесчестием для Цезаря; на это ему возразили, что не следует предпочитать мертвого живым. Один, наконец, решительно сказал, что нужно выбрать одно из двух: или провозгласить Цезаря тираном или ограничиться только пощадой убийц. Ухватившись за это предложение, другие потребовали приступить к голосованию относительно Цезаря, обещая клятвенно, что если голосующие будут судить честно, то никто не будет взирать на прежние о Цезаре голосования сената, когда он был уже у власти, ибо это были голосования вынужденные, а не добровольные, из страха за свою собственную жизнь, после того как были убиты Помпей и за Помпеем столь многие другие.

128. Антоний, внимательно следя за прениями и видя, что внесенные предложения становятся конкретными и определенными, решил уничтожить выявившиеся намерения и внушить выступавшим страх за самих себя, зная, что большое число сенаторов получило от Цезаря назначения на будущее время, так как, отправляясь в длительный поход, Цезарь выбрал должностных лиц на пять лет как на административные должности в городе, так и на сан жреческий или на управление в провинции или в войске. Водворив, как консул, молчание, Антоний сказал: 'Требующим голосования относительно Цезаря надо знать предварительно то, что все в государстве совершившееся и всякая данная власть сохраняют силу, если мы признаем, что Цезарь был законным и нами избранным правителем; если же мы признаем, что он был тираном, правящим силой, то и тело его должно быть без погребения оставлено и выброшено за пределы отечества, а все им сделанное аннулировано, а это, чтоб указать границу, как я полагаю, простирается на весь мир. Большая часть из сделанного Цезарем останется независимо от нашей воли, но об этом я скажу немного спустя. Сперва же я предложу то, что зависит от нас и касается нас самих, чтоб на более простом случае получить представление о более сложных обстоятельствах. Почти все мы или в свое время выполняли должности под начальством Цезаря или сейчас еще выполняем должности по его назначению, а некоторые утверждены им в своих должностях на будущее время. Вы ведь знаете, что между нами распределены на пятилетний срок и городские и ежегодные провинциальные и военные должности. Готовы ли вы от всего этого добровольно