Вардан с Нуцей радовались, что Гургена отослали, а Моурави не ослушались.

Выйдя из глухой улочки на площадь, они шарахнулись. В высоких шлемах, похожих на минареты, шли сарбазы. Сколько?! Не пересчитать - может, пять, может, двадцать пять тысяч. Гремели доспехами онбаши, взмахивали саблями юзбаши, отдавали команду минбаши, плевались верблюды, украшенные браслетами и перьями, фыркали откормленные кони, стучали колеса, перекликались дозорные.

Вардан, лишившись дара речи, судорожно схватил Нуцу за руку и рванул в подворотню. Закоулками, а иногда по плоским крышам, бегом пробирались они к Инжирному ущелью. Тбилиси словно вымер. Правда, и накануне не много народу оставалось: почти всем семьям горожан приказал Моурави забрать имущество и покинуть город, где не преминет развернуться бой. Но когда бой далеко, человеку нравится его тахта. Настороженные, вернулись и сейчас могли огласить улочки воплями. Почему же молчат? На пустынном перекрестке; как перст сатаны, торчал столб для привязывания верблюдов. Еще страшнее стало. Может, неосторожных перерезали за ночь? Вот на крыше брошено скомканное белье, на другой шерсть раскидана, на третьей перевернута чаша с рисом...

Они спотыкались о чаши, перепрыгивали через Селье, путались в шерсти, по лестничкам перебирались с одной кровли на другую, и никто не вышел, не спросил: 'Почему по чужим крышам, как воробьи, джигитуете?!'

Старик пасечник очень обрадовался гостям, начал резать головку сыра, что опять навело Вардана на мрачные предчувствия. Но пасечник, обитавший между небом и землей, был лишен чувства наблюдательности. Зато он пользовался любым случаем, чтобы наверстывать часы безмолвия, и так сейчас затараторил, что болезненная гримаса вновь исказила лицо Нуцы. Только вчера, с жаром рассказывал пасечник, он отнес Исмаил-хану лучший мед, и опять никто из картлийской стражи не заметил, как он проник в пещеру, что за большим камнем, как привязал положенный в мешок кувшин и как осторожно его подняли на первую стену сарбазы и передали выше. Он, пасечник, знал, обязательно придет с ответом сарбаз, потому не уходил. Даже положил бороду на камень и задремал. Привиделось ему, что люди-пчелы, с прозрачными крылышками, вьются и жужжат, а сарбазы подкармливают их цветами. Он вскочил как ужаленный, а перед ним ползет по серому склону серый платок. Развернул, а там свиток для князя Шадимана и два абаза. И опять - о справедливая судьба! - ни один из картлийцев его не заметил.

Тут Нуца зло расхохоталась, отчего затрясся ее двойной подбородок:

- Ни один из персов, чтоб им свинья в горло плюнула, не заметил, как верная стража Моурави за вами следит!

Пасечник помертвел: не поэтому ли на Вардане лица нет, а Нуца как из уксуса вынута? Не спешили ли сюда дочь и зять, чтобы спасти его от гнева Моурави?

- Спасать нечего, - проговорил Вардан, вдруг воспрянув духом, - свиток у тебя, отец?

- У меня, собирался в полдень на майдан верному человеку передать, а он, как всегда, князю перешлет.

Не счел нужным Вардан поведать старику, что верный человек не кто иной, как переодетый торговцем отважный Пануш, который обычно находился у себя в лавочке, куда редко заглядывали покупатели, ибо торговал он пшатами и сушеными фруктами. Это был наблюдательный пункт 'барса'; его помощник, из числа разведчиков Арчила-'верный глаз', зорко следил за всеми приезжавшими на верблюдах, ослах или конях. Лишь арбы не удостаивались его внимания, ибо разъезжали на них только свои. Очередной свиток раньше прочитывался Моурави, а если он отсутствовал, - кем-либо из 'барсов'. Потом разведчик отправлялся в глухой тупичок к одноногому чувячнику-персу и передавал ему свиток для князя Шадимана. Чувячник скрывал свиток в деревянном бруске, заменявшем ему ногу. Тем же путем отправлялся ответ для Исмаил-хана.

- Покажи свиток, отец, - оборвал молчание Вардан.

- Зачем? - недовольно буркнул старик. - Я за каждый доставленный свиток два абаза получаю.

- Продешевил, отец, должен по туману брать. Сколько я тебя учил? Дали бы. Другого такого гонца им не найти. Может, благодаря тебе сейчас в крепости не по сроку пляска. - Вардан вынул кисет, порылся, достал монеты. На, держи три абаза, я щедрее ханов подкармливаю цветами, когда наверно чувствую прибыль.

Сидя на корточках у наружного порога, Нуца, подоткнув подол, усиленно чистила медный котел, из-за надвинутого платка следя за крепостью. Непривычное занятие казалось ей скучным, старуха Шушаник и девчонка, за услуги которой через четыре года придется дать оговоренное ее родителями приданое, справлялись с черной работой. Но это было в дни мира, а теперь война, и Нуце надо знать, что враг собирается делать. Поэтому она с ожесточением терла песком медно-красный бок, но вдруг выронила котел и опрометью кинулась в комнату:

- Вардан! Вардан! Скорей, персы за поворотом показались! К главным воротам подходят! Пусть я ослепну, если с ними не грузины.

Издали донесся вызывающий озноб свист стрел и окрики. Пасечник хотел перекреститься, но, махнув рукой, выскочил в дверь, обращенную к ущелью.

- Вай ме! Стражу перебьют! Вардан-джан, что будем делать?

Нуца приготовилась заплакать и потянула к глазам подол, но Вардан довольно спокойно сказал:

- Не плачь, Нуца, ты жена мелика. Поправь кисею, пойдем домой.

- Домо-ой? Где теперь наш дом? Вай ме! Вай ме!

- Персы не тронут Тбилиси... Я совсем дешево заплатил твоему отцу. Запроси он два тумана - отдал бы. Бегло по-персидски читаю. Купец должен понимать язык чужих майданов.

- Вай ме! Какое время хвастать ученостью? Говори, не мучай, что Исмаил, собачий навоз, пишет?

- Недоволен хан. Наверное, Шадиман условие поставил, потом с чертом связался и персов через землю пустил, - иначе откуда вылезли? Ведь не из своей...

- Вардан! - завопила Нуца. - Если не скажешь, что пишет, пойду котел чистить.

- Нуца, на что тебе котел, когда Моурави расцелует меня за этот свиток... Постой, постой! Сейчас... В каждом несчастье, Нуца, есть радость, - я еще не все обдумал, потому молчу.

- Ты молчишь?! Ты, как старый камень на мельнице, трещишь, но от этого муки не вижу. Вардан благодушно напевал:

Я принес тебе сабзу,

джан!..

Ты сказала: 'Лучше б бирюзу,

джан!'

Но решительное движение Нуцы в сторону котла вернуло его к свитку:

- Исмаил, собачий навоз, пишет:

'...Ты, князь, несправедлив! Сколько лет в крепости запертыми просидели, а теперь выйдем и, приложив руку ко лбу и сердцу, 'селям-он алейком' тбилисцам скажем? С Иса-ханом условился? Бисмиллах, пусть он муж любимой сестры шах-ин-шаха, но, о аллах, он или я томился за каменными стенами?! Пусть пророк будет мне свидетелем, если сарбазы не лопнут от огорчения, как переспелый арбуз. Я учтиво благодарю тебя, князь, за предупреждения, но твои сведения вызывают недоверие. Может ли весь Тбилиси вывезти ценности? Клянусь Кербелой, многое здесь спрятано... И не понравилось мне, князь, что ты именем шаха устрашаешь меня. Да живет шах-ин-шах вечно! Что он не пожелает, то не смеют желать его рабы... Царь Симон на слова не скупится, а обещал, как войдет в Метехи, обогатить меня. О улыбчивый див, посылающий нам смех! Хотел бы я знать, чем обогатит?.. В знак моего расположения к тебе, князь Шадиман, хочу тебя обрадовать. Царь Симон отрастил себе второй ус. Может, я к одному привык, только знай, как аллах повернет мои глаза к двум, катаюсь от смеха...'

- Пусть его сатана на раскаленной сковороде катает! - вскрикнула Нуца. - Что смешного нашел шакал в грузинском царе?

- Откуда знаешь, что Симон грузинский царь?

- О Вардан, где твой нюх? Или дешевые товары забили ноздри мелику? Я своими глазами видела грузин впереди сарбазов, вместе с ханом, едущим рядом с ними на высоком коне, чему-то радовались... Вай ме! Моим ангелом клянусь, Шадимана видела!

- Нуца, скорее одевайся, должен срочно доставить Моурави этот свиток, раз он больше не нужен Шадиману.

- Какого коня, черного или золотистого, оседлаешь, чтобы скакать к Моурави? - снасмешничала Нуца.

- Туго набитый монетами кисет заменяет даже крылья орла.