схватил перо, обмакнул в красную киноварь и дописал:

'Тогда Георгий Саакадзе переломил копье и, швырнув в марабдинскую пропасть, воскликнул: 'Пусть так сгинут те презренные, из-за которых сегодня погибла Грузия!..'

Странно, зачем он, Дато, в монастыре? Зачем? Чтобы просить настоятеля Кватахеви выступить с монастырским войском на помощь Моурави, ведущему сейчас против персов ожесточенные оборонительные сражения.

Отважный 'барс' сокрушенно махнул рукой. Он видел, как тяжело Трифилию отказать Моурави в справедливом деле, но... католикос воспретил выступать церковникам.

- Тем более... царь Теймураз, вновь спустившийся с гор, собрал войско и...

- Он защищает Кахети, - прервал настоятеля Дато.

Вскочив на коня, он оглянулся: со стороны Носте летели ласточки. Дато снял папаху, пожелал крылатым ностевкам счастливого полета, вздохнул и умчался сражаться за Картли.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Феодальное устройство войск, к которому вновь вернул картли-кахетинцев Теймураз, предоставив этим князьям самовольно распоряжаться своими дружинами, а также отсутствие пушек и мушкетов, которыми владели иранцы и не владел Георгий Саакадзе, вынудило грузинское войско, понесшее на Марабдинском поле огромные потери, с боем отходить в Среднюю Картли.

Десять дней непрекращающихся кровопролитных сражений, перенесшихся с долин сначала к предгорьям, затем в ущелья и, наконец, на высоты, заставили Иса-хана приостановить наступление.

Не имея достаточных сил захватить Тбилиси, как наказывал ему шах Аббас, Иса-хан решил вернуться на Марабдинское поле пробиться к замку Шадимана, где за крепкими стенами ждал его этот верный приверженец царя Симона, и там дожидаться прихода царевича Хосро-мирзы с главными силами Ирана.

Но когда Иса-хан с подчиненными ему минбаши вывел на Марабдинское поле свое поредевшее войско, ни победный грохот барабанов, ни торжествующий рокот исфаханских труб не скрыли от него истины: иранское войско, занимавшее в начале боя половину поля, сейчас свободно выстроилось на одной его четверти. Особенно пострадали пушечные сотни и арабистанский верблюжий полк.

Разбив стан на поле, Иса-хан призвал к себе сына, Юсуф-хана, лицо которого казалось обтянутым бронзовым атласом, а рука уже показала силу своих ударов в миновавших битвах.

Сведя разрозненных гилянцев в две тысячи, Иса-хан приказал отличившемуся молодому хану ночью выступить и наутро расчистить путь к Марабдинскому замку. Наутро перед молодым ханом, ночь напролет не слезавшим со скоростного верблюда, оказалась последняя долинка, за зеленой каймой которой возвышалась гора, увенчанная башнями Марабды. Казалось, стоит только пересечь долинку и...

И вдруг справа загорелись кизиловые плетни и сквозь взметнувшееся пламя вырвалось стадо обезумевших быков. С налитыми кровью глазами, с подпаленными хвостами, ревя так, словно появились они из глубин ада, бешено подкидывая задними ногами комья земли, быки, пригнув головы с крутыми рогами, свирепо ринулись на ошеломленных гилянцев.

Стоны, вопли, проклятия: 'Шайтан! Шайтан! Гуль! Гуль!' - смешались с ужасающим ревом налетевшего стада.

Молодой хан не стал выжидать конца дикого сражения гилянцев с исступленными быками. Он быстро повернул вторую тысячу налево и стал обходить долину. Перед ханом уже вырисовывалась угловая башня Марабдинского замка, и чтобы приблизиться к ней, стоило только пересечь тенистый лесок. Но...

Внезапно наперерез гилянцам галопом вынеслись в белых и черных шлемах всадники на черных и белых конях, вскинувшие вместо щитов оскаленные конские черепа с пожелтевшими зубами.

Безумный хохот всадников, который, казалось, исходил из пасти черепов, несущихся одной линией, заледенил кровь сарбазов, поводья выпали из их рук, и взбесившиеся верблюды и кони, кусая и лягая друг друга, понеслись во все стороны, подгоняемые ударами свистящих шашек.

К вечеру перед изумленным Иса-ханом стоял в изодранной парче молодой хан. Трясущиеся гилянцы сеяли в стане ужас рассказами о зпобных проделках шайтана...

Лил проливной дождь, косые полосы, томно серью ремни, хлестали полотняные стены.

Было за полночь. А Иса-хан продолжал стоять у выхода из шатра, обдумывая случившееся: 'Аллах свидетель, со мной воюет сейчас не царь Теймураз, а Георгий Саакадзе'. Иса-хан поднял голову и ужаснулся.

Из серой мглы на стан надвигался призрачный Карчи-хан, в залитых кровью латах, наконечником шлема вонзаясь в тучу. Над Марабдинским полем разносился зловещий топот копыт, вместо конской головы желтел череп, и в оскаленной пасти сверкал единственный зуб.

Карчи-хан предостерегающе вскинул прозрачную руку. С нарастающим воем пронесся ветер и рванул пол полосатых шатров.

И перед глазами Иса-хане в клубящихся дымах поплыла Марткобская равнина, где от меча Саакадзе пал Карчи-хан и погибли тысячи тысяч сарбазов.

Наутро Иса-хан отдал приказ минбаши: отходить Гандже, где он, Иса-хан, решил ждать царевича Хосро-мирзу, ведущего главные силы Ирана.

Военная хитрость Саакадзе, не допустившая Иса-хана засесть в Марабдинском замке и ускорившая его отход к Гандже, вместо справедливого одобрения вызвала у царя Теймураза негодование.

Возможно, поэтому же с таким возмущением царь и его клика отвергли еще одну попытку Саакадзе объединить войска Картли и Кахети, дабы мощным наступлением на Ганджу ознаменовать весенний поход, опередить Иса-хана и не допустить развертывания военных действий на землях Грузии.

Убежденный в том, что только стремительное наступательное движение может отвести от Картли- Кахети смертельную опасность, Саакадзе был потрясен близорукостью царя Теймураза и его тавадов. И в душу Саакадзе проникло досель незнакомое ему чувство одиночества. Уж не родился ли он раньше своего века? Почему его благо сулящие намерения разбиваются, как брызги о мертвую скалу? О мертвую? Но разве копьем нельзя извлечь из камня живительную воду?

Разве не так было под Сурами и Марткоби? Разве народ не с ним? Так откуда же недостойные мысли? Нет, не опустит меч Моурави, первый обязанный перед родиной!

Не одни лишь князья единомышленники Саакадзе, но и противники его все больше убеждались, что царь Теймураз заботится только о целости Кахети. 'Выходит, замки Картлийского княжества не удостоятся защиты царя!' негодовали даже Цицишвили и Палавандишвили. И хотя открыто не высказывались картлийские владетели, но молчаливо одобряли действия Саакадзе, который, уже не спрашивая ни царя, ни католикоса, метался по любезному ему отечеству и страстью своего слова и силой ненависти к врагу стремился поднять дух народа, зажечь в сердцах пламя жертвенной любви к родине.

Ничбисский лес! Это заповедник отваги! Это чистый, как слеза девушки, священный источник мести, неизменно влекущий к себе крестьян.

Ничбисский лес! Кто не помнит день святого Георгия, когда впервые народ встретился здесь с азнаурами? Тогда ждали возвращения Моурави из Исфахана. Ждали чуда. И чудо пришло!..

Отсюда, из Ничбисского леса, вышло то мощное народное ополчение, которое наряду с азнаурскими дружинами помогло Георгию Саакадзе уничтожить могущественное войско шаха Аббаса, помогло укрепить веру народа в лучшую жизнь.

Здесь, в Ничбисском лесу, созрела тесная боевая связь между деревнями, крепкая дружба с азнаурами.

И вновь ожил сейчас Ничбисский лес! Через вековые дубы, грабы и орехи с трудом проникает ломкий луч и дробится, как горный хрусталь, о груды щитов, сваленных возле Медвежьей пещеры. Рядом громоздятся тюки с ополченским оружием. Шорох. Осторожные шаги. Треск сучьев. И вновь сюда тайно стекаются выборные от деревень: царских, княжеских, азнаурских и даже церковных.

Вот среди пожилых крестьян из Ахал-Убани старейший Моле Гоцадзе. Высокий, плечистый, он словно сродни вековому грабу. Пришел и старейший Гамбар из Дзегви. Он подобен неотесанному серому камню. А вот старейший Ломкаца из Ниаби. Его волосы, как взлохмаченный кустарник. Опершись на шершавый дуб, старейший Пациа из Гракали молчаливо рассматривает огромную гусеницу, упрямо взбирающуюся вверх. Цители-Сагдари прислала своего старейшего Хосиа, непоседливого, как горный ручей. То он, словно что-то вспомнив, пробежит к откосу и припадет к земле, прислушиваясь, - нет, никто не скачет; то подхватит какую-то ветку и согнет ее в гибкий лук; то, опустившись на замшелый пень, на миг замрет и снова