главенствующего бревна очутился ствол крепкого ореха... Нельзя сказать, чтобы такое новшество вызвало восторг старших дедов. Ну, еще правое бревно туда-сюда, тоже деды будут восседать. Но левое!.. Где же сладостное чувство превосходства?! Ведь перед ними часами стояли или сидели на кругляках все пожилые ностевцы. Где почетное право начинать и обрывать беседу? Если все сидят, то и разговор подобен базарному торгу. И старшие деды объявили войну. Но и новые деды и пожилые ностевцы решили не сдаваться. И пошло... Уж не только по воскресеньям, но и в будни с берега Ностури доносились бурные всплески спора. После решительного отказа спустить в реку Ностури рукотворные - значит, незаконные - бревна новые деды также отклонили требование отодвинуть бревна к реке на два аршина: нельзя притеснять и пожилых, для некоторых слов два аршина значат больше, чем три конных агаджа, но если пожилые хоть с трудом расслышат их, то новым дедам совсем придется туго. Смертельно оскорбленные старшие деды перестали ходить к реке. Но тоска по родному бревну, где столько было пережито, пересказано, где бросались острыми словами, где беспечно смеялись, перебирая, как зерна, веселые воспоминания, и горестно обсуждали тягостные события, все сильнее теснила грудь... Не налаживался вечерний досуг и у новых дедов, как-то неловко было усаживаться на своем бревне и созерцать пустующее стародедовское бревно. Было не по себе и пожилым. И, пожалуй, всех равно тянуло к общему разговору. А какой интерес говорить только для собственного уха? Жизнь стала терять свою прелесть. Первым испугался девяностолетний прадед Матарса, он вдруг почувствовал ломоту в спине... Оказывается, дед Димитрия тоже обнаружил боль в правой ноге... Речной воздух - целебный воздух, но уступить - значит потерять уважение. Тут, на счастье, вмешался пожилой отец Диасамидзе, по его предложению левое бревно чуть отодвинули вглубь. Потом, скрывать не стоит, польстила просьба выборных от пожилых: не оставлять народ без поучительных бесед. Потом новые деды, как бы невзначай, в одно из воскресений, выходя из церкви, напомнили старшим дедам, что перед богом все люди равны. В конце концов путем взаимных молчаливых уступок все кончилось благополучно, и берег Ностури вновь заполнился оживленными обладателями трех бревен. И пошли воспоминания, и полилась беседа - знакомая, близкая, никогда на надоедавшая.

А сегодня? Не успели ностевцы как следует отдохнуть после воскресного обеда, а уж на бревнах не осталось места даже для муравья. И что особенно приятно щекотало самолюбие старших дедов, новых и пожилых - это сборище молодежи, густо рассевшейся на камнях у подножия бревен.

- Э... э... ха... хорошо сегодня солнце в Ностури купается, - начал прадед Матарса, - рыба любит, когда о ней небо вспоминает.

- Откуда про любовь рыбы знаешь, когда у нее вместо сердца пузырь стучит?

- Кроме как для живота, ни для кого пользы от рыбы нет, потому бог для нее солнце жалеет - поверху лучи гуляют, а глубоко не окунаются.

- Бог по уму был узнан; все же напрасно воду не греет: вот у старой Маро внук купался, совсем синий от холода стал, сколько слез Маро потратила!

- Э, Павле, женщинам слезы лить так же трудно, как кошке босиком по крышам прыгать.

- Напрасно женщин с кошками равняешь, лучше с птицами.

- А чем похожи на птиц?

- Никто не обгонит их, когда новость узнают. Вот три луны назад царь Теймураз только думал о рогатках, - лучше б он не думал, - а женщины уже с криками по улицам летят: 'Вай ме! Вай ме! Что будем делать, опять пошлину проклятым князьям платить!..'

- Хоть на птицу я не похож, - скорее, как клянется моя Сопико, на пожелтевший кувшин, - все же тоже слышал...

И сразу на камнях задвигались, глаза загорелись.

Прадед Матарса нетерпеливо выкрикнул:

- Многое имею сказать, да воды у меня, как у рыбы, полон рот.

- Может, и у меня полон, но не водою, а молодыми дружинниками, насмешливо проронил старший дед.

- На что тебе дружинники?

- Мне нет, а Моурави велел всем пересчитать сыновей и внуков, коней тоже, шашки тоже, колья то...

- Тебе одному велел? Почему мы не знаем?..

- Спали крепко. Вот мой Деметре ночью принесся от Арчила-'верный глаз'.

Тут все встрепенулись, стали припоминать приметы, предвещающие войну.

Старый Гвтисавар сложил накрест сухие, костлявые руки и, тяжело опершись всей грудью на толстую палку, неразлучную свою спутницу, сказал:

- Январь наступил в среду - зима была лютая, пето будет сырое; пусть весна хорошая - зерна не ждите много, ждите смерти мужчин.

- Ты ошибся, Гвтисавар, январь в четверг наступил, потому весна медом пахнет... ждите смерти князей.

- Прошлая луна крутой представилась, как ледяная гора, а рога нацелила на Большую Медведицу... Ветер войну несет...

- Войны не будет, - спокойно отпарировал самый пожилой. - Конь мой вчера подкову потерял, после чего громко чихнул.

- Чихнул?! - вдруг рассердился дед Димитрия. - Мы собрались здоровье желать чихающим лошадям или о подарке для нашей госпожи Русудан говорить? День ее ангела еще не скоро, но уже думать надо.

- Э-хе, уже год думаем, чем можем удивить? Если ее ангел не подскажет, сами не догадаемся, хоть еще двадцать дней спорить будем.

- Да будет слух и внимание! Если удивить не сможем, тогда лучше возьмем медное блюдо, наполненное гозинаками.

Смехом встретили незадачливый совет. Посыпались шутки.

- Гозинаки? Непременно! - закричал новый дед Татришвили, подмигнув соседям. - Весна недаром медом пахнет, иначе чем поможет ностевкам, которые, не ожидая медного блюда, вот уже пятнадцать дней как собираются в замке и с утра до ночи опрокидывают в пудовые котлы с кипящим медом чищеные орехи, а девушки потом вываливают пряное варево на доски, расправляют лопаточками и красиво нарезают гозинаки.

- Я тоже видел... говорят, на триста человек уже готово, а если триста первый пожалует, как раз медное блюдо подоспеет.

Смех задребезжал, словно покатилось колесо под гору. Перемигиваясь, подталкивали друг друга. Один предлагал преподнести в глиняной чаше чанахи, другой - платок с мелким рисом, вдобавок к тем трем арбам ханского риса, который прибыл из Тбилиси для пилава всем ностевцам и приезжим гостям. А дед Матарса, под раскатистый хохот, предложил жареную курицу, как прибавку к тем пятистам, которых главный повар велел поварятам в назначенный срок общипать для сациви. Кто-то предложил турача, как довесок к той тысяче, которую заготовила Дареджан для угощения всего Носте. Кто-то посоветовал послать ягненка, ибо четырехсот отборных барашков, уже запертых в сараях, вряд ли хватит на шашлыки, особенно если среди приглашенных азнауров окажутся и Квливидзе с Нодаром, а они непременно окажутся...

Предлагали кувшинчик с вином, как прибавку к бурдюкам, уже спущенным в подвалы; щепотку перца - как привесок к груде пряностей, заполнивших амбарец. Много еще было смеха в придачу к тому смеху, которым встретили незадачливый совет. Даже озорной Илико, племянник Эрасти, вопреки запрету вмешиваться молодежи в разговор, уговаривал послать еще одну розу, дабы дополнить те двести кустов, которые уже, как потихоньку проведал Иорам, готовы украсить покои госпожи Русудан.

Казалось, конца не будет на бревне шуткам. Подошел новый дед, слегка согбенный под тяжестью лет, но легкостью походки соперничающий с любым скороходом. Рукава его чохи были ухарски закинуты за плечи, а глаза то и дело вспыхивали, словно в костер подбрасывали сухие ветви кизила. Он многозначительно оглядел собравшихся.

- Э... э... Иванэ, напрасно опоздал, много смеха не слышал, - встретил пришедшего прадед Матарса.

- Сам знаю, напрасно, только свой смех имею.

С жадным любопытством все устремили взоры на Иванэ. На правом бревне, где, думалось, и муравью места нет, торопливо задвигались, и Иванэ втиснулся между толстым Петре и худым Бакаром. Ностевцы