глубины души непоколебимо верующей женщины, к тому же — одинокой и беззащитной…
— И вы… вы это сделали… для меня… для меня, сэр Томас?.. — едва слышно сквозь зажатые губы прошептала она.
Грешем вновь упал на колено и прижал к губам край платья принцессы.
— О да, ваше высочество, для вас, — так же тихо промолвил он. — Для вас, только для вас… Ибо вы для меня значите неизмеримо больше, чем только принцесса Англии. Вы… Вы…
— О, сэр Томас, не смейте… Не смейте!.. — услышал он над собою полный отчаяния голос Марии. — Только не это! Молю вас, не убивайте меня… Я никогда не смогу замолить этого… этого… греха… Ах, уйдите… уйдите… уйдите… Умоляю вас: уйдите, дорогой мой, дорогой сэр Томас, уйдите! Я боюсь! Я могу… Я не могу… О Боже, не оставь меня сейчас!.. Но где же ты? Ах, сэр Томас, если вы… вы… сказали… О, умоляю вас: уйдите… Я… зову сюда своих придворных… своих слуг…
И она бросилась к дверям, отчаянно тряся звонким колокольчиком.
Грешем едва успел вскочить на ноги, как в комнату вбежали с полдюжины слуг, мужчин и женщин, с встревоженными лицами и поджатыми губами.
— Коня сэру Томасу Грешему! — резко приказала принцесса. — Моего коня и малую свиту! Я еду в Кентерберийский собор. Живо!
Когда слуги рассеялись выполнять приказания принцессы, она совсем близко подошла к Грешему и едва слышно проговорила:
— Не судите меня слишком строго. Я так испугалась…
— Но кого же, ваше высочество?
— Вас… Но себя гораздо больше… Это произошло так неожиданно…
Но вернемся на землю. Сколько денег вы передали его святейшеству?
— Сто тысяч фунтов, ваше высочество.
— О, великий Боже! — Мария троекратно осенила Грешема крестом, касаясь своими горячими пальцами его лба и груди. — Не отврати благодати своей от рыцаря моего отныне и на веки веков! Аминь.
— Аминь.
…Итак, изумив весь королевский двор и весь Лондон, принцесса Мария решила нарушить постоянное затворничество и нанести визит первому купцу страны, королевскому и своему личному советнику, лорд- мэру столицы сэру Томасу Грешему!
Это было совсем недавно, всего неделю назад, но, пожалуй, могло бы произойти и год, и даже три года тому назад…
То было время — 1549 год — когда королевскому двору и аристократии удалось наконец справиться с крестьянской войной под предводительством братьев Кет. По всем дорогам окровавленной Англии буйные ветры раскачивали изуродованные трупы развешенных на столбах и деревьях мятежников. Победители- аристократы и джентльмены всех состояний, верхушка старого купечества и буржуазии, этих новых хищников с молодыми зубами и бездонными желудками, с необыкновенной яростью обрушились на крестьянские общины, безжалостно и бессудно огораживая их земли и превращая обильно плодоносящие пашни в раздольные овечьи пастбища. Продажа шерсти быстро, надежно и изобильно набивала золотом мешки хозяев новых угодий. Именно тогда овца стала пожирать людей, с суеверным ужасом начавших прятаться в городах или в лесных трущобах от этого милого и доброго животного, виновного разве лишь в том, что оно способно было давать шерсть, проклятое «золотое руно»…
При жизни отца Мария почти никогда не покидала своих покоев или дворцовых садов и парков. Но после его смерти она месяцами не показывалась в опостылевшем каменном гробу родного дома. Принцесса объездила, пожалуй, все соборы, церкви и часовни Англии, подолгу останавливаясь у их настоятелей, пастырей и священников, но не в качестве почетной и разорительной гостьи, а как смиренная послушница. Она неизменно расплачивалась за свое содержание и оставляла скромные вклады
в церковные кассы.
Во время бесконечных разъездов по стране Мария узнавала ее гораздо лучше любого из обитателей королевского дворца.
Ее ужасали бесконечные толпы голодных, оборванных и ожесточенных людей на дорогах, в лесах, поселениях и городах Англии. Они уже не боялись ничего и никого, потому что смотрели на смерть как на избавление от повседневных мук. Люди уже не верили ни в кого и ни во что, потому что никто на этой земле и на этих небесах не пришел им на помощь и, явно
не собирался делать этого.
Однажды бродяги вышвырнули из седел принцессу Англии Марию Тюдор и всю ее небольшую свиту. Одну из лошадей в мгновение ока закололи, ободрали, разрубили и начали жадно, давясь и обжигаясь, поедать полусырое кровоточащее мясо, голыми руками выдергивая его из костра. Понятия не имея, кого ограбили, бродяги не обратили ни малейшего внимания на то, как обиженные ими люди ушли, по пояс утопая в густой грязи осенней проселочной дороги…
— О, мерзкие животные! — сквозь слезы ярости и физической боли шептала, вернее шипела, принцесса Англии все шесть, а возможно, и десять миль до первой придорожной гостиницы. — Вешать!.. Сдирать с них шкуры живьем! Сжигать! Пороть! Пороть! До смерти пороть! Всех! Всех! И детей их!.. Всех! Всех — в костер!..
Видимо, с тех пор ненависть к разбойникам, отождествяемым с простым народом, в какой-то мере повлияла на ее рассудок. Она стала зорко следить за всеми казнями, происходившими в стране (а их было множество, как
и надлежало быть в любом цивилизованном государстве!), и старалась не пропустить ни одной. Особое удовлетворение доставляли ей костры: люди мучились на них долго, почти как в аду. Виселицы Мария не любила: все происходило слишком быстро и незаметно, словно это была вовсе не казнь, а некое отпущение грехов… Топор и плаха? Что ж, здесь, по крайней мере, видишь отрубленную голову с выпученными от смертельного ужаса глазами…
Придворные откровенно не любили принцессу Марию и боялись ее.
Не любили за ее замкнутость, нелюдимость, фанатичную религиозность, за решительное и однозначное неприятие новой англиканской церкви, за открытую ненависть к отцу и всем его сподвижникам и приверженцам. Не любили и за острый ум, за еще более острый, насмешливый и ядовитый язык, за абсолютное бескорыстие и почти монашеский образ жизни, за жесткий, зачастую — жестокий, бесстрашный характер, за полное отсутствие поводов для сальных и грязных сплетен, за поразительно прекрасные глаза, которые, не без оснований, казалось придворным, видели насквозь их всех и каждого в отдельности. Они и не пытались найти путь к ее душе, они не понимали эту женщину, а потому боялись ее. Но боязнь их была вполне осознанной и отнюдь не беспочвенной: принцесса Мария неминуемо будет королевой Англии, а при ее властном и жестком характере время ее правления едва ли станет лучшим в их придворной жизни… Боязнь довольно быстро перерастает
в страх. Страх, как ничто иное, гнет спины. Страх всегда стоит на коленях.
Никто из высшей придворной аристократии Англии не забывал: принцесса Мария станет королевой, и произойдет это скорее рано, чем поздно. Даже нынешний опекун короля Эдуарда, имевший законное право королев-ской подписи под любыми государственными документами, не спешил воспользоваться им, предварительно не ознакомив с ними принцессу Марию хотя бы в самых общих чертах. Сначала она презрительно отмахивалась от знакомства с этими действительно длинными, скучными и крайне витиевато изложенными государственными бумагами, но постепенно привыкла к чтению их, а затем и к вполне определенному своему участию в управлении страной. Вскоре она почувствовала, что без надежного, опытного и умного советника ей, похоже, не обойтись…
Однажды в Глостере, что в графстве Норфолк на востоке Англии, куда Мария прибыла в связи с закладкой новой церкви, она увидела сэра Томаса Грешема, стоявшего в окружении довольно большой группы мужчин у дверей городской ратуши. Поскольку тот стоял спиной к ней и о чем-то оживленно говорил, не видя появления принцессы и ее небольшой свиты, Мария решила проследовать дальше и не мешать мужчинам заниматься своими делами.
Но сделать это ей не удалось. Мужчины вдруг как по команде встали на одно колено и склонили
