Он еще сильнее вжался в снег, затрепетав всем своим телом.
Рычание, только слабее первого, повторилось снова.
Нет, на медведя не похоже…
Петрунька осторожно встал на четвереньки и прижался ухом к сену.
Вдруг он вскочил на ноги и скорее всего засмеялся бы, если бы не острая боль, пронзившая все лицо…
— Храпят… станичники… дьяволы… — снова самому себе прошептал Петрунька.
А вот другая землянка… еще… еще… еще…
Ого — сколько их тут… дьяволов проклятых…
Храпят…
Возле одного из лазов он вновь упал на снег — оттуда явственно доносились обрывки человеческого разговора:
— Не брыкайся… корова… от меня не отобьешься… сама пластайся,
не то придушу… Всем стадом нашим мять тебя снова будем… покуда телка твоя тут не объявится… Ну!.. То-то же…
Петрунька все-таки слегка усмехнулся — ишь ты… корова… телка… скотий двор у них там, что ли… а то — мужик с бабою возится… знамо дело…
не маленькие, чай… не титешные ужо вовсе-то… наслышаны, поди ж ты…
Ах, если бы он знал, кто был этот мужик и с какой бабою он возился!..
Он обежал все лазы!
Трижды прислушивался у того, где мучилась «корова». Какая-то не осознанная еще сила неодолимо тянула его именно к этой землянке…
Но отовсюду доносился однообразный могучий, заливистый и с при-
свистом подземный звериный храп…
Петрунька присел на корточки у притухшего костра и протянул озябшие руки к ленивому и неяркому огню.
Огонь…
А геенна ведь тоже бывает огненная…
Геенна… огненная…
Батюшка Никодим рассказывал про Библию… и про эту… геенну…
А это кто — геенна?..
Вроде — гнев Божий… люди сказывают…
Кажись, грешников великих — в эту самую геенну огненну…
Ишь, как ладно все складывается — ведь станичники-то эти, дьяволы сущие, и есть грешники самые великие!..
Стало быть, — в огонь… в эту самую геенну огненну!.. извергов сих…
дьяволов… окаянных…
В огонь их!
Петрунька несколько раз обежал затухающий костер и вдруг явственно, словно наитие свыше, понял, что следует сейчас делать…
Только у того лаза, откуда он однажды услышал некий голос, похожий на человеческий, Петрунька еще раз прислушался — долго и тревожно. Но там, как и всюду, царствовал храп…
Петрунька выпрямился и пристально осмотрел входы во все землянки.
Хорошо — сено плотно закупоривало их!
Теперь — геенна огненная!..
Теперь — дымящимися рукавицами горящие и искрящиеся головешки подкладываются под сухое сено…
Последняя — в стог!
Петрунька вскочил в сани, изо всей силы хлестнул лошадь кнутом и с головою зарылся в сено…
Глава III
— Но-но, кобылишши, смирно у меня! И не орать… ухи от вас ломит… Не то в миг единый юбки-то на головах ваших глупых повяжем да рядышком
с матерью и начнем снег топить — из девок баб робить… Живо на мешки залазьте! Ну! Ай кнутом подсобить?
— Куды ж нам? — прохрипела сквозь всхлипывания Манька. — Руки-ноги ить повязаны…
— Тьфу… черт… и то… — Изот злобно выругался и, громко кряхтя, затолк-нул девушек в сани, прямо на рогожные мешки с мороженой рыбой и мясом. — Удумал воевода возню… мать его… Но-о-о — пошел!
Лошадь, задорно пофыркивая, весело, но не торопко бежала по давно наезженной лесной дороге, часто и круто вилявшей между деревьями.
— И нас… вот эдак-то… как матушку мою… — захлебываясь от слез, шептала Ольга.
— А то… Уж не пожалеют… тати сатанинские… нехристи проклятые… загубят нас… осквернят всем стадом своим богомерзким… воры… дьяволы… — вторила ей Манька.
— Глотку… глотку перегрызу… первому… убьют меня… вот и сойдусь на том свете… с тятенькою да с матушкою…
— И я прежде загрызу… задушу татей! Сильная я, сама ведаешь… На тот свет прихвачу с собою не одного этого вора… дьявола…
Вдруг стало заметно светлее — выехали на неширокое поле. С левого его края — густой кустарник, перемежающийся с невысокими буграми.
Манька вся встрепенулась. Глаза ее мгновенно высохли и вспыхнули лихорадочным огнем…
— Погоди… Помолчи… — едва слышно прошептала она. — Авось… Эй, дяденька! Чуешь, что ли? Ай подох в одночасье, нечистая сила?
— А-а-а… — встрепенулся давно дремавший Изот. — Чего орешь-то?
— Останови, Христа ради, дяденька… — сморщившись, словно от не-
стерпимой боли, заскулила Манька, — останови-и-и…
— Это еще с чего бы? — вызверился на Маньку Изот.
— Животом… животом скорбная я… Отпусти побыстрее за бугорок… ой, ой… живей… не удержу…
— Ништо, дуреха… До становища нашего уж и рукою подать… Там и того… а путем-дорогою терпи, скорбная…
— Уж и невтерпеж, дяденька… помилосердствуй… ради Бога… Отслужу небось… чего уж теперича… в веригах-то…
— М-м-м… И то… Моею бабою теперича будешь, чего уж сейчас казнить. Ладно… Ан коли не по нраву мне придешься — брошу на потеху всему товариществу нашему! Так-то вот… бабонька… Ну, ступай…
— Так я же вся повязанная… Ах, Господи… не дай помереть до сроку…
Изот неторопливо и неуклюже слез с саней и поставил Маньку на ноги.
— Ой, скорее, дяденька!.. — заверещала Манька. — Не удержу-у-у…
— Ишь как ее… Баба — она и есть баба… чертово семя… — Говоря это, Изот вытащил из высокого валенка большой нож и разрезал им веревки на руках и ногах Маньки. — Беги… скорбная… Ужо скоро лечить тебя стану по-своему… Вылечу, Бог даст, не первой бабе лекарем выхожу… хм… есть еще покуда чем лечить вашу сестру… Бог не обидел богачеством сим… — Он уселся рядом с Ольгою и впился в ее лицо своими шальными и темными, как ночь, глазами. — А ты ничего себе, дворяночка, хороша, слов нету… Ужо славно пританцует тебя наш воевода нынешней ноченькою, ой славно! Он у нас по этому делу Господа Бога за пояс заткнет — бабы из-под него только что сами в гроб не ложатся, вот силища какая в него вложена!.. Так что, ягодка-дворяночка, перетерпишь ноченьку нынешнюю, осилишь воеводу нашего, тогда поутру
