Волки неумолимо догоняли слабеющую лошадь…
— Мясо! — закричала Манька, нещадно нахлестывая храпящую лошадь. — Мясо бросай!
Содержимое второго мешка и спасло их на этот раз — это было совсем еще свежее коровье мясо, разрубленное на большие куски и лишь слегка подмороженное.
Ольга сбросила голодным хищникам все мясо.
Волки набросились на добычу, и преследование прекратилось.
— Господи… пронеслось… — троекратно перекрестилась Ольга.
— Миновало… — перекрестилась и Манька.
Лошадь шла теперь едва переставляя ноги. Но все-таки — шла… Девушки сошли с саней и взяли лошадь под узцы с обеих сторон.
Сначала они молчали, долго не в силах прийти в себя от только что пережитого страха. К тому же идти рядом с лошадью было куда как нелегко — они тонули в снегу и только мешали лошади продвигаться вперед. Поняв это, они вновь сели в сани и в знак благодарности за понимание получили звонкое ржание этого преданнейшего из животных…
— Только их нам сегодня и не хватало… — глубоко вздохнув, заметила Ольга. — От страха едва сердце не разорвалось… До сей поры дурно внутри… Экие пасти… Экие клыки… А глазищи-то, глазищи… Так и привораживают…
— Это нас Господь за того мужика наказывает… — глухо проговорила Манька. — Не за что больше казнить-то нас. И без того уж казненные без меры…
После долгого молчания Ольга сказала:
— Напрасно ты его убила…
— Ай пожалела, дитятко?
— Нет, конечно. Но коли довезли бы живьем до нашей Саватеевки, под пыткою лютою выложил бы он все разбойничьи тайны свои: и кто направил воров на обоз государев, и кто такой их воевода да где берлога его кроется, и где городище их воровское хоронится, и где матушку мою с Петрунькою искать следует, и все, все… А уж потом повесить… али еще как казнить вражину того! А так… Чего мы знаем? Что от волков едва отбились… покуда…
— Ахти мне… — горестно вздохнула Манька. — Ненависть да ярость вовсе разума лишили… Что уж теперича со мною делать… И ты могла бы
окликнуть — де не маши-ка чрезмерно каменюкой-то… Может, и дошло
бы до разума моего скорбного…
— И то… Ну да прошлое ворошить что шубейку из воздуха шить… О другом думать нам теперь надобно — как матушку с Петрунькою сыскать!
— Вот-вот! — воскликнула Манька и тут же закричала, вскочив на ноги: — Гляди! Гляди! Дым! Вон там — дым! Люди там! Деревня! О господи! Простил, простил, простил! Да ты чего молчишь-то? Ай не рада?
— Обернись… — глухо проговорила Ольга. — Снова они…
По полю широким полукругом бежала волчья стая теперь уже голов в десять-двенадцать. Еще полторы-две сотни их прыжков и…
— Бросаем лошадь с санями и бежим! — приказала Ольга. — Покуда они с нею разберутся, мы, может, и добежим до деревни. Бежим!
Проваливаясь в снегу, задыхаясь от бега и страха, не оглядываясь назад, где скалила свои страшные зубы их судьба, они пробирались все дальше и дальше вперед, к дыму, к людям, к спасению…
Глава IV
Быть может, едкий дым первым проложил дорогу к помутившемуся сознанию Анфисы Саватеевой. Быть может, терзающая тяжесть множества беспощадно похотливых мужских тел, почти целые сутки словно могильные плиты лежавших на ней, вдруг оставившая ее, зажгла на миг затухающий разум — быть может… Во всяком случае, она ужом выбралась из кучи храпящих своих мучителей и, сокрушая огонь обнаженным телом, выползла
из скверного узилища…
Петрунька не видел этого, хотя и был сейчас совсем рядом с разбойничьим становищем. Мог ли он догадаться, кого едва не сжег заживо в одной
из мерзких нор?..
Огромный костер поглотил стог сена. Вокруг пылали маленькие костры в лазах землянок. Огонь начал уже пожирать сухие ветви, сучья и стволы деревьев, грозя совсем скоро перерасти в настоящий большой лесной пожар…
Ад поднимался на этот клочок земли… Ибо он не всегда терпеливо
дожидается своих жертв в преисподней…
Анфиса на миг ослепла от яркого света костров после кромешной тьмы разбойничьего логова. Она невольно прикрыла глаза руками и замерла неподвижным изваянием…
Избитое, исцарапанное, искусанное, все в огромных синяках и кровоподтеках, зловонной грязи, смешанной с соломой и земляным прахом, большое и ладное тело этой тридцатипятилетней женщины покрылось сейчас зловещими бликами бушующего вокруг огня.
— Стерва-а-а-а! — донесся вдруг до ее сознания чей-то густой окрик.
Языком пламени она бросилась в сторону и окончательно пришла в себя от зловещего свиста тяжелого топора, скользнувшего совсем рядом
и вонзившегося в промерзшую землю.
— Исчадие адово! — прохрипела она сквозь зубы. — Сатана-а-а!
Горло нападавшего, не успевшего вновь поднять на нее свое страшное орудие, хрустнуло в сильных руках Анфисы прежде, чем успело издать последний смертный хрип…
Подняв боевой топор с длинной рукояткой над головою, она завертелась на одном месте, высматривая, кто еще из разбойников вылез уже из своих земляных нор.
С полусожженными волосами, обезображенным лицом, лихорадочно горящими, навыкате глазами, совершенно нагая, с огромным боевым топором в руках над головою — о, она была сейчас страшна и прекрасна одновременно, освещенная огнем лесного пожара и искрящимся от его пламени снегом…
Вот она увидела какое-то большое тело, катающееся по снегу в попытке потушить горящую одежду. Но человеку не пришлось сгореть: топор Анфисы рассек его почти пополам…
Она в неописуемой ярости, металась вокруг горящего стога, рубя направо и налево всех, кто выползал из горящих землянок, пытаясь спастись от огня и дыма. При этом женщина что-то бессвязно кричала, навзрыд плакала, молилась, отчаянно ругалась, кого-то звала, кого-то проклинала, кого-то призывала… и — рубила, рубила, рубила…
Когда все было кончено, она бросила топор в огонь, а вслед за ним ногами закатила туда тела своих мучителей — не обязательно уже мертвых…
Потом она тщательно обтерла все тело, лицо и руки чистым снегом и, обращаясь к черному небу, громко, спокойно проговорила, едва раскрывая изгрызенные и кровоточащие губы:
— Великий Боже… всеблагий повелитель… очисть рабу свою вечную… отмой… от скверны сатанинской… да прими в чертоги свои райские к мужу моему, тобою данному. Васенька… кровинушка моя… родимый мой… любовь моя неизреченная… единственный мой… к тебе… к тебе я… Прими… не оттолкни… невинна я пред тобою… Оленька, доченька моя!.. Петрушенька, сыночек мой!.. Молитесь за мать свою несчастную… О Господи-
и-и-и… прими-и-и-и…
И она вошла в бушующее пламя огромного костра…
Глава V
