Был уже поздний час. Уходя к себе, Можаев стукнул в дверь жениной комнаты, но на стук никто не отозвался. Он прислушался, в комнате было тихо.

'Спит уже', — сказал про себя Можаев и осторожно прошел по коридору в свой кабинет.

Елизавета Борисовна не слыхала стука в дверь своей комнаты, потому что лежала в это время на ковре подле своего туалета в обмороке. Свечка тускло освещала большую комнату, в глубине которой в полумраке виднелась широкая кровать.

Прошло немало времени. В доме все уже улеглись, когда Елизавета Борисовна пришла в себя, поднялась на колени и бессмысленно огляделась по сторонам, но едва взор ее упал на лежащий на полу исписанный листок почтовой бумаги, как она тотчас очнулась, и судорожный стон вырвался из ее груди. Она встала на ноги и поспешно подошла к двери. Слава Богу! Войдя в комнату, она не позабыла запереть двери.

Она вернулась к туалету, подняла письмо и, сев в кресло, начала читать его снова, судорожно сжимая горло рукою, чтобы удержаться от рыданий. Прочитав только первую страницу, она лишилась сознания. Что же в целом письме? Все то же! Он отказывается от нее. Он слишком дорожит ею, чтобы подвергнуть ее репутацию двусмысленным толкам. Ха-ха-ха!

Елизавета Борисовна испуганно оглянулась на страшный раздавшийся хохот и не сразу сообразила, что это смеется она сама. Нет надобности приезжать в Петербург, потому что он на днях уезжает за границу с князем Д. Что касается денег, то нет сомнения…

Она судорожно, злобно стала рвать письмо на мелкие клочки.

О, подлость, подлость! Он дорожит ее репутацией, опозорив ее в городе, убедив сделать подлог! И она так верила ему, так любила его до последнего часа!

В то время, когда она обнимала его, прощаясь с ним, он уже готовил измену! Она вдруг сразу поняла всю ничтожность его души, ей стало стыдно, стыдно до ужаса. Обман, ложь, преступление — и ради кого?

О, позор! Она заметалась по комнате в отчаянье и ужасе. Она задыхалась и взмахом руки обнажила свою шею и грудь. Глаза ее безумно блуждали, полуоткрытый рот выражал ужас и презрение. Есть ли еще женщина, так низко павшая, как она, так глубоко оскорбленная. Перед нею встал величавый образ ее мужа и рядом фатовская фигура Анохова. Где были глаза ее, сердце, ум?..

Она не жалела о своих разрушенных мечтах, о своем разбитом призрачном счастье. Вся гордость души ее вдруг возмутилась при сознании своего унижения. Ей стало жаль себя.

Она упала на постель и стала биться в истерическом плаче.

Он обессилил ее.

Она долго лежала на постели навзничь, устремив тупо взгляд в потолок, но мало-помалу силы снова вернулись к ней, и снова начались ее мучения.

Она задыхалась в комнате; ей нужно было движение, и она выбежала в сад с растрепавшимися волосами, с разорванным на груди лифом.

В саду было темно, теплый влажный воздух тяжелой пеленою лежал над землею, и резкий запах цветов недвижно стоял в нем, зажигая кровь и кружа голову.

Она не шла, а бежала по аллеям сада, тяжело переводя дух и все не находя желанного успокоения. И вдруг внезапная мысль осветила ее мозг.

Там, в конце сада, есть пруд, глубокий и грязный пруд, в котором когда-то утонул кучер. И она сделает то же! Не в воде чистой реки, а в гнилом пруду она погребет свой позор, свое отчаянье. И, спотыкаясь, торопясь, она устремилась через полянку в конец сада, где, скрытый осокой, раскинулся сонный пруд.

Она бежала по узкой аллее среди кустов малины, когда ей навстречу вдруг вышла маленькая фигура, вся в белом.

Она в ужасе остановилась, колени ее подогнулись.

— Елизавета Борисовна, это вы? Что с вами? — услышала она голос Анны Ивановны.

Она очнулась и отпрянула.

— Пустите, — заговорила она бессвязно, — я ищу смерти, не держите меня!

Анна Ивановна крепко схватила ее за руки.

— Смерти? — повторила она. — Здесь, среди любви и счастья?

— Нет для меня счастья, я осквернила и любовь, и дом этот, и себя!

Она рвалась из рук Анны Ивановны, но та увлекла ее в сторону от рокового пруда. Наконец, они дошли до скамьи, и Елизавета Борисовна упала на нее.

— Скажите, что с вами? Не таитесь от меня, — настойчиво сказала Анна Ивановна и прибавила тихо: — Я тоже думала о смерти.

— Вы? — вдруг заинтересовалась Елизавета Борисовна. — Ах, я знала, чувствовала, что мы обе несчастны! Но что ваше горе в сравнении с моим? Я — преступница!.. — И, словно с беспамятстве, она рассказала ей про свое падение и последний удар, нанесенный ей этим дрянным человеком.

— Где же исход из этого позора, кроме смерти? — окончила она, рыдая.

Анна стояла подле нее и с материнской нежностью гладила ее волосы. При последних словах бледное лицо; ее вспыхнуло.

— Исход? — воскликнула она. — Покайтесь! Подите сейчас к мужу, упадите ему в ноги и все, все расскажите ему. Сломите свою гордость, и что он скажет, так и будет! Нет проступка, который не повлек бы за собой казни, и не в душе преступившего, а со стороны! Пусть же приговор этот скажет муж ваш!

— Муж? Мой муж?! — с ужасом повторила Елизавета Борисовна, безумно глядя на Анну.

— Он! В самом покаянии вам отрада. Его же суда вам не избегнуть и после смерти. Ах, я перенесла так много и так много передумала!

— Муж?! — повторяла Елизавета Борисовна и дрожала при одном упоминании о нем. — Да разве может он взглянуть на меня после всего этого!..

Яков спал у себя наверху, в кабинете, когда к нему вошел Николай и сел в кресло перед столом. Яков проснулся и поднял голову.

— Ну, что? — спросил он. Николай отмахнулся рукою. В его жесте было столько отчаяния, что Яков встрепенулся и сел на диван.

— Что с тобой? Ты видел ее, говорил с нею?

— Со мной черт сшутил, — грубо ответил Николай, — ее подменили. Это не она. Ни прежней горячности, ни энергии, ничего! Тупое упорство и раскаяние в чем-то!..

— Но она тебе-то сказала?

— Казнь, казнь, казнь! Я казнюсь, ты казнись! Видишь ли, мы, оказывается, оба думали об его смерти, и он, чтобы наказать нас, помер! Ха-ха-ха! Может ли здоровому человеку с голову прийти такая чушь! — он хлопнул рукою по столу и встал. — Да, брат, все кончено! — сказал он обреченно. — Я просил у нее на год отсрочки, но что в этом. Будет то же самое!..

Он присел подле Якова и заговорил снова:

— Я ли не любил ее, Яша! В последнее время жил ею, дышал ею буквально! Я не мог представить себе счастья без нее! Да и теперь тоже. Что я? Птица с обломанными крыльями! И за что? Больно мне, Яша, больно! — он припал к плечу брата и горько, беспомощно заплакал.

Яков обнял его и утешал, как мать ребенка. Он гладил его волосы, целовал горячий лоб и уговаривал его ласковым голосом.

Николай очнулся и вытер мокрое от слез лицо.