— Злодей, негодник! — говорила она нараспев, подцепив по дороге Лапу. — Состоите у меня жильцом, я считаю вас другом своего сердца, и вы, находясь в самом водовороте дела, ничем не делитесь со своим другом. Ну, будьте же паинька! Что, убийцу нашли?

Лапа дремал подле нее, хотя из-под опущенных век глаза его пытливо смотрели на Екатерину Егоровну, удрученную печалью.

— А? Что? Вы говорили, кажется… — очнулся он.

— Злодей, притворщик! — полковница кокетливо ударила его по руке и обнажила образцы искусства столичного дантиста. — Он нарочно притворяется, что не слышит Убийцу нашли?

— Найдут, вероятно, — ответил Лапа, — следователь очень проницательный человек. Простите! — и он вдруг оставил полковницу, глубоко возмущенную его изменой, но она тотчас успокоилась, ухватив за рукав Силина.

— Вообразите, мой ветреный поклонник меня бросил, Степан Иванович. Будьте же мне верны, мой рыцарь. Скажите, ваша сестра очень убивается? Ее здесь нет?

— Чертовски! — ответил Силин, с отчаянием осматриваясь, нельзя ли, кого-нибудь подсунуть в жертву этой руине. — И ее здесь нет!

— Ах, как я ей сочувствую! — встряхнула полковница небольшим палисадником на своей голове. — Моя Катя и та скорбит, что же она? Когда умер мой муж, я, помню, отказалась утром от обычной чашки кофе и плакала, плакала… Скажите, вы все знаете, убийца найден?

Силин сделал серьезное лицо.

— В подозрении, в подозрении. Однако простите! — и, быстро рванувшись в сторону, он скрылся в толпе.

Николай шел рядом с братом, который разговаривал с Весениным, когда его кто-то взял под руку, и он с удивлением увидел подле себя Лапу.

На этот раз Лапа не дремал и глаза его светились живым огнем.

— Хожу один в огромной толпе как неприкаянный и решился подойти к вам. Вы не в претензии?

— Ничуть! Чем могу быть полезен? — сказал Николай.

— Обществом, только обществом, — ответил Лапа. — Здесь такая арена для наблюдений, с кем же поделиться впечатлениями, как не с писателем. Ах, и я когда-то писал! Стихи писал. Потом бросил, сознав, что это бред больной души и раздражение пленной мысли. Стал изучать право и сделался письмоводителем при следователе…

Николай шел молча, тяготясь непрошеным обществом Лапы.

— Удивительно, сколь чувствительны вообще женские натуры, — продолжал без всякой последовательности Лапа, — я не говорю про почтенную супругу податного инспектора. Она превратилась бы в гору, если бы не плакала при всяком чуть-чуть удобном случае, но взгляните, например, на Елизавету Борисовну Можаеву: на ней лица нет! Взгляните на Захарову, у нее глаза красны, как сигнальные фонари. Да и муж ее огорчен, верно. Он вчера и на службе не был. Вы не знаете, что с ним?

— Он болен, простудился, — ответил Николай, — мы с ним оба были под дождем в ту страшную ночь…

— А! — протянул Лапа. — Гуляли! — и он вдруг рассмеялся. — Вы не рассердитесь! Я не над вашей прогулкой. Смешно, что сама Захарова и ее прислуга уверены, что он в отчаянье сидел запершись, а он вышел и гулял себе вволюшку.

— Откуда вы знаете, что он заперся? — грубо спросил его Николай.

— Господи, да ведь я живу у ее мамаши. Вон та чучело! Как же мне не знать-то! И сильно промокли? — вдруг спросил он.

Николай усмехнулся.

— Теперь обсохли; что было, то прошло, — ответил он с насмешкою.

— Не пойму, чего так она убивается? — сказал словно про себя Лапа и вдруг погрузился в свою обычную спячку. Николай отошел к брату; брат любовно взял его под руку, а в это время Весенин говорил:

— В ее печали что-то мистическое. Она, верно, очень религиозна…

Николай насторожился.

— Вы про кого говорите?

— Про Анну Ивановну, — ответил Яков, прижимая к себе его руку, а Весенин продолжал:

— Наша Вера Сергеевна очень ей сочувствует и теперь пригласила ее к нам на все лето.

— А когда вы едете? — встрепенулся Николай.

— Хотели сегодня, ну, а теперь придется отложить до завтра.

Процессия пришла на кладбище. Гроб с останками Дерунова внесли в церковь. Провожавшие меньшею частью вошли в церковь, большею — разбрелись по кладбищу.

Елизавета Борисовна под тенью огромной липы, скрытая мраморным памятником и кустами сирени, жадно схватила Анохова за руку и заговорила:

— Наконец-то! В первый раз после этого ужаса. Если бы ты знал, как я измучилась! Ведь это не ты?

Анохов изумленно поднял плечи. Лицо ее сразу просветлело.

— Ах, как я рада! Я думала, вы встретились, заспорили. Он сказал грубость, ты вспылил… Ах, что я вытерпела! А потом, — она опять схватила его руку, — относительно их…

— Будь покойна, — ответил Анохов, — я видел Грузова (письмоводитель у нотариуса), и покойник не приносил их, ну а в бумагах я задержу их.

— Как?.. Анохов улыбнулся.

— Я внушил губернатору, что у Дерунова могут быть компрометирующие бумаги, и он по моей инициативе снесся с прокурором. При описи бумаг буду присутствовать я и, едва их замечу… — он сделал выразительный жест.

— Милый! — она быстро оглянулась и, никого не видя вокруг, на миг прильнула к груди Анохова, потом опустилась на цоколь памятника и, держа руку Анохова в своей, нежно заговорила: — Завтра мы уезжаем! И на все лето! Впрочем, я буду приезжать, помнишь, как тогда? (Анохов кивнул и улыбнулся.) Но приезжай и ты! Будем видаться хоть раз в неделю. Иначе я умру. Я не могу жить в этом сплошном обмане без твоей поддержки!

Анохов взглянул на нее с любовью.

— Подожди немного, — сказал он, — мой патрон скоро переводится в Петербург на важный пост и берет с собою меня, а я тебя!

— Скорей бы! — вздохнула она и, резко встав, сказала светским тоном: — Теперь дайте мне руку и проводите до церкви!

Анохов почтительно подал руку. В это время мимо них прошел местный прокурор Гурьев, полный господин с бритым, мясистым, добродушным лицом, в золотых очках на курносом носе. Рядом с ним, вертя острым носом, шел Казаринов. Они оба почтительно поклонились Елизавете Борисовне и пошли дальше.

— Подозрения на всех, — продолжал следователь свою речь, — и на молодого Долинина, и на Грузова, и на прислугу, — но данных мало. Лапа ищет. Он по природе сыщик, ну и я…

— Помните одно, Сергей Герасимович, — густым басом ответил Гурьев, — что это дело сенсационное. Столичная печать уже обратила на него внимание. Вот вам случай отличиться. А кстати, — перебил он себя, — кто это пишет в 'Новое время'? Не этот ли Долинин, он писатель, кажется?

— Нет, не он! Это Силин, зять покойного. Он и здесь пишет. Врет больше, — ответил Казаринов.

— Врет не врет, а от этих писак исходит якобы общественное мнение. Глуп он?

— Глуп! — уверенно ответил Казаринов.

— Так вы ему через своего Лапу, что ли, внушайте соответствующие мысли. Все, знаете, приятнее и для дела полезней, а то ведь он звонит, да не в те звоны…

— Лапа отлично это сделает! — засмеялся Казаринов.

— И главное, Сергей Герасимович, опасайтесь этих арестов. А то вы всегда, черт знает, человек шесть по подозрению упрячете да месяца по четыре держите. Помните, здесь не мужики!

Тонкий нос Казаринова покраснел.