— Я всегда действую по убеждению, Виктор Андреевич, и в настоящем деле я не постесняюсь, если это будет надо.

— Ну, ну, вот вы и вспылили, — добродушно сказал Гурьев, — ведь я же для вашей пользы…

И они пошли к могиле, где уже совершался последний погребальный обряд.

В доме Деруновых все было вверх дном. В кабинете покойника, вернее, убитого, прокурор, следователь, судебный пристав и, как чиновник губернатора, Анохов производили опись бумагам. Анохов с побледневшим лицом слушал слащавый голос следователя, когда тот, держа в руках толстую пачку векселей, диктовал фамилии векселедателей и суммы долга своему Лапе и приставу. Анохов тоже заносил эти фамилии на лист бумаги, в то время как Гурьев, лежа на диване со скучающим видом, чистил ногти.

— Евстигнеев 800 рублей; Семоненко 2 тысячи 500! Пурышев…

— Черт возьми, — прервал его прокурор, — почти весь уезд был в его лапах!..

'Не скрыть, не скрыть, — с ужасом думал Анохов, — он переберет их и передаст приставу, а тот, каналья, перевяжет их и присургучит'. Но его ужас сменялся то проблеском надежды, то смутным тревожным подозрением по мере чтения следователя. Пачка приходила к концу, а имени Можаева все еще не появлялось в списке.

В это же время в столовой, гостиной, зале и других комнатах прислуга завертывала бумагой люстры, канделябры, картины, надевала чехлы на мебель; в комнате Анны Ивановны в детской шла торопливая укладка.

Анна Ивановна уезжала к Можаевым на лето. Силин метался по комнатам, отдавая приказания, следя за их исполнением, забегая то в кабинет — в роли хозяина, то к сестре — в роли заботливого брата. Суетилась и Вера Сергеевна, которой хотелось как можно скорее увести своего друга дальше от печальных воспоминаний, и только сама Анна Ивановна безучастно сидела на веранде. Лицо ее осунулось и побледнело, глаза ввалились и, окруженные синевою, казались огромными. Словно Анна Ивановна перенесла тяжкую болезнь.

И она, вероятно, предпочла бы всякую болезнь, даже смертельную, этому неожиданному удару.

Человек расстался с жизнью без покаяния, не простив людям и не прощенный ими. Может быть, за час, за минуту она роптала на него и корила его; может быть, даже в тот момент, когда над ним, отцом ее Лизы, была занесена рука убийцы, она желала от него избавиться. При этой мысли нервный комок подкатывался к ее горлу, душил ее, и она вся трепетала от суеверного страха. И кто убийцы?.. В тот день на этой же веранде… так же светило солнце… из сада доносился голос Лизы, и вдруг явился он! Он! В ту самую минуту, когда она о нем думала! Как пылало его лицо, как сверкали его глаза… Разве можно забыть такое лицо? И когда он заговорил, разве не был голос его полон угрозы? Она ведь знает, как он вспыльчив, он все мог, все!.. Нет, не из-за угла; но если они ночью встретились и он вспылил… и разве он не грозил?.. И все она!.. Изменница, клятвопреступница… Разве была она честной женою, всегда ропща и тоскуя? И вот — казнь!..

Она в изнеможении прислонила голову к высокой спинке венского кресла.

— Анна Ивановна, — на веранду вышла разгоряченная от суеты Вера Сергеевна, — я Лизино все имущество забираю. И теплое, потому что… — Но, увидев, что Анна Ивановна делает усилие улыбнуться ей сквозь слезы, она подбежала к ней и заговорила с тревогой: — Опять, опять! Душечка, милая вы моя, да когда же вы перестанете так убиваться? Ну, что с вами, что пришло опять на память? Какие грехи? — она стала подле нее на колени и гладила ее бледные руки. Анна Ивановна поборола свою тоску и улыбнулась.

— Добрая девочка, — тихо сказала она, — и за что вы так меня полюбили?

— За все! — ответила Вера. — С вами с одной я чувствую себя так же свободно, как наедине с собой. И знаете, — впрочем, я уже говорила вам об этом, — я полюбила вас еще тогда, когда вы кончали гимназию, а я еще была маленькой девчонкой в шестом классе. Вон когда!

Анна Ивановна нежно положила свою руку на ее голову.

— Золотое сердце, вы для меня столько сделали в эти дни, что я не заплачу вам всей жизнью…

— Тсс! — Вера подняла кверху палец. — Об этом ни слова! Когда мы переедем к нам, тогда я спрошу у вас расчет. Прежде всего вы должны будете много есть, — Вера отогнула палец, — потом… Что вам, Иван, надобно? — прервала она свою речь, увидя стоящего в дверях Ивана.

— Виват, — сказал он, переминаясь, — там барыню просят, хотят беспременно видеть…

— Кто? — спросила Анна Ивановна. Вера поднялась с коленей, но еще не разжала руки с одним отогнутым пальцем.

Иван опять замялся.

— Все они-с, Николай Петрович! Шумят!

— Он! — вздрогнув всем телом, воскликнула Анна и торопливо, испуганно сказала: — Нет, нет, только не теперь! Скажите, что не могу… скажите — больна, занята!.. Вера! — она судорожно схватила ее за руку; Вера испугалась, увидев ее побледневшее лицо. — Скажите ему, подите сами. Скажите, что я не могу… чтобы он уехал. Да! — прибавила она твердо. — Уехал, уехал! — и, толкнув Веру, она снова опустилась в кресло в полном изнеможении.

Вера немедля, почти вслед за Иваном, вошла в гостиную и там увидела Николая. Он ходил и, смеясь, разговаривал с Силиным. Его смех после волнения Анны возмутил Веру. Она вся вспыхнула, окликнув его, но тотчас смутилась, увидев его лицо. Оно было радостно, когда он обернулся, и вдруг побледнело, словно вся кровь сразу отлила от него, а глаза растерянно устремились на Веру. Он даже не поздоровался с нею.

— Вы от Анны Ивановны? Что с ней? Она примет?

— Нет! — ответила Вера. — Она больна, она никого не может видеть, а вас… — она запнулась.

— В особенности? — с горечью подсказал Николай, и глаза его сверкнули.

— Нет! — тряхнув головою, решительно ответила Вера. — Она просит вас уехать.

Николай отшатнулся и повторил:

— Уехать?

Вера, совсем смутившись, только кивнула ему.

— Нет, нет и нет! — сказал он резко. — Я сейчас не буду назойлив, но я должен видеть Анну Ивановну и говорить с нею!

Иван стоял в дверях, и по губам его скользила насмешливая улыбка.

Силин с удивлением смотрел то на Николая, то на Веру, и, когда та поспешно ушла из комнаты, он обратился к Николаю:

— С чего ты разорался, скажи на милость? Вот уж не думал-то! — он покачал головою и, подмигивая, прибавил: — Пережди! А ты сразу в карьер!..

Николай, не слушая его, повернулся и быстро пошел к сеням. У двери, будто возясь с ключом, его задержал Иван.

— Барыня думает, что это ваше дело, — произнес он тихо, но четко. Николай замер и гневно взглянул на Ивана; тот смотрел ему прямо в глаза, и в его взгляде Николай опять увидел непримиримую злобу.

— Да и мне тоже сдается, — добавил он нагло, распахивая дверь, — пожалуйте!

— Каналья! — задыхаясь, сказал Николай и с силою ударил по наглому лицу лакея.

В ту же минуту он одумался и растерянно остановился.

— Иван, простите меня! — виновато произнес он, но Иван, зажав нос рукою, сквозь пальцы которой сочилась кровь, свистящим от злобы голосом ответил:

— Помилуйте, Николай Петрович, нешто мы люди. Нас только бить можно да мораль про нас пущать. Смеем ли мы… — и, быстро повернувшись, оставил сени.

В страшном упадке настроения вернулся домой Николай.

— Ты там был? — с укором и тревогою спросил его Яков.