опять долго смотрел в нее, и по его непроницаемому лицу было трудно понять, что он думает о столь неожиданной вести.

— Когда ехать? — спросил наконец он.

— На культбазу приедешь в первый день восхода солнца.

Эттыкай заметил, как побледнело лицо Пойгина.

— Что будет, если я не поеду?

— Ничего не будет. Просто люди, которые недавно спасли от голодной смерти обреченных, очень опечалятся. Они хотят делать добро. Много добра. Но им нужны надежные помощники.

— Верно ли, что видение голодной смерти не появится больше в стойбищах анкалит?

— Да, это верно. Теперь в Певеке Райсовет будет знать, в каких местах море не послало людям добычу, где грозит опасность голодной смерти. И если такая опасность возникнет — в ход пойдут особые запасы. Все дело в том, как их создавать, как доставлять. На большом говорении все должно быть обусловлено. А для этого нужны люди с таким рассудком, как у тебя, Пойгин.

— Кому известно, насколько полезный для такого дела мой рассудок?

— Многим известно. И чукчам, и русским.

— О, даже русским… кому из них? — спросил Эттыкай, выходя из задумчивости.

— Начальник культбазы Медведев, которого вы называете Рыжебородым, очень высокого мнения о рассудке Пойгина.

Эттыкай с многозначительной усмешкой посмотрел на Пойгина и ничего не ответил. А тот еще раз покрутил в руках бумагу, зачем-то понюхал ее и сказал:

— Я не знаю, что тебе ответить, Тагро. Ответ дам завтра в это время. — Повернулся к жене: — Жди меня поздним вечером или к утру.

Кайти сделала невольное движение, чтобы остановить Пойгина, но тот стремительно вышел из яранги.

Росомаха загнала еще одну олениху, сожрала ее плод. И на сей раз Пойгин решил убить зверя во что бы то ни стало. Он настиг его недалеко от стада Майна-Воопки. Затаившаяся в скалах горы, у подножия которой паслись олени, росомаха терпеливо выжидала, когда отобьется подальше от стада одна из беременных важенок. Она так была поглощена охотой, что не услышала подкравшегося охотника. Первый же выстрел уложил вонючую наповал.

Медленно подошел Пойгин к росомахе. И странно, он не почувствовал удовлетворения охотника, было похоже, что она для него была уже как бы давно убитой. Теперь же оставалось только снять с нее шкуру. Присев на корточки, Пойгин закурил трубку. Курил и оживлял в памяти думы, которые посетили его, когда он выслеживал росомаху. В этих думах оказалось много такого, от чего ушли его сомнения, стало понятнее, как жить дальше.

Да, жизнь его скоро круто изменится. И хорошо, что это приходится на пору восхождения солнца. Отблески его уже все дольше и дольше задерживаются на» горных вершинах. Вот и теперь, пройдет еще немного времени, и вершины гор зарумянятся от солнечных лучей, как щеки человека, от которого уходит болезнь. Солнца еще не будет, оно покажется через столько суток, сколько пальцев на одной руке. И тогда Пойгин ударит в бубен. Да, он поднимется на холм или на перевал и так начнет колотить в бубен, что сама вселенная направит в сторону грома невидимое ухо и замрет от восторга. Гром радости, вызванной долгожданным появлением солнца, гром, исторгнутый из души Пойгина с помощью бубна, докатится до самой далекой звезды и снова вернется в его душу.

Это будет ровно через столько суток, сколько пальцев на одной руке. А теперь надо окончательно решить: где это будет? Где тот холм или перевал, с которого покатится гром радости до самой далекой звезды, а потом вернется обратно? Если Пойгин поедет на большое говорение— то это будет на последнем перевале прибрежного хребта. О, Пойгин так ударит в бубен, что гром приведет в праздничное возбуждение Рыжебородого и заставит его поднять красную ткань на вершину шеста в честь восхождения солнца. Можно было бы ударить в бубен возле того шеста, имеющего силу священного предмета, но Пойгин не намерен изменять своему обычаю; с тех пор как появился у него свой бубен, он каждый год его громом оповещал вселенную о том, что солнце вернулось в земной мир, вернулось в родной свой очаг и теперь распрягает меднорогих оленей. Так встречал Пойгин солнце каждый год, так встретит и теперь. Но где, где все-таки это будет? Неужели на том перевале, за которым открывается бескрайнее море, покрытое льдами? Если это произойдет там, значит, он, Пойгин, станет другом Рыжебородого. Если же здесь..

Нет, это будет именно там, там и только там! Росомаха убита, и, стало быть, покончено с тем, что таила в себе его странная связь с главными людьми тундры. Какая там связь — вражда, вражда и только вражда! Пойгину до сих пор слышится запах шкуры черной собаки, которой душил его Вапыскат. Запах черного зла, запах вражды, запах смерти. Вот он источается, этот отвратительный запах, убитой росомахой, в которой Пойгин чувствовал сущность своих истинных врагов. С росомахой покончено. Покончено и с главными людьми тундры. Лик росомахи так и не совместился с ликом Рыжебородого. До сих пор, когда Пойгин разглядывал этого человека в своем воображении, он старался отодвинуть его на расстояние выстрела. Не один раз мысленно прицеливался в него Пойгин и тут же опускал винчестер: цель исчезала. Но странно: Рыжебородый не бежал от него, а, напротив, верно бы оказывался где-то совсем рядом, если не сказать, что совмещался с самим Пойгином. А как будешь целиться в самого себя?

Пожалуй, к этой мысли пришел Пойгин вот только что, в сей миг, сидя на корточках возле убитой росомахи. Пойгин понимал, насколько важна эта мысль — едва ли не самая главная в его долгом, мучительном постижении истины. Как будешь целиться в самого себя? В таком случае стреляют не целясь. Но зачем стрелять, зачем убивать в себе жизненную силу, способную одолевать страх и сомнения не только в себе, но и в других людях, которые так нуждаются в помощи? Выходит, что Рыжебородый в чем-то незаметно, исподволь добавил ему, Пойгину, этой жизненной силы…

Если именно в этом истина, то можно считать, что Пойгин уже дал согласие Тагро на поездку в Певек. Да, Пойгин поедет на берег отгонять прочь видение голодной смерти. Ради этого можно отправиться в далекий путь даже пешком. Но у него есть пять собак Рыжебородого. Пойгин добавит их к упряжке Тагро, и тогда на нарту можно будет усадить еще и Кайти. Нет, он ни за что не оставит здесь Кайти, он уезжает на морской берег уже навсегда. Он анкалин, он будет уходить в море так далеко, что даже скроется из виду берег: надо упорством и бесстрашием добывать зверя — только так можно прогнать видение голодной смерти.

Покуривает трубку Пойгин и все смотрит и смотрит на вершины гор: кажется, щеки их уже начинают румяниться. Да, это уже свет солнца, а не луны, свет жизни, свет радости, свет самых добрых надежд. Он еще очень слабый, этот свет, но все равно кажется, что в земном мире вдруг стало теплее. О, это диво просто, что может сделать с человеком солнечный свет: была усталость в тебе, было уныние, даже плечи как-то чуть ли не по-старчески горбились; но вот увиделись отблески солнца — и ты выпрямил плечи, помолодел, вздохнул глубоко-глубоко, словно бы тем вздохом изгоняя из себя усталость, уныние, сомнения.

Пойгин поднялся, сделал такое движение, будто ударил в бубен. Однако рано, рано еще бить в бубен. Краешек солнца покажется над вершинами гор лишь через пять дней. Пойгин снимает рукавицу, показывает на все четыре направления земного мира пять широко растопыренных пальцев — смотрите, сколько суток еще ждать до первого восхождения солнца. Смотри, север, — пять. Смотри, юг, — пять. Смотри, восток, — пять. Смотри, запад, — пять.

Когда погасли отблески солнца на вершинах гор, Пойгин немного погрустил, выкуривая трубку, и принялся снимать шкуру с росомахи: надо было торопиться, пока зверь не окаменел от мороза. Пойгин привычно орудовал ножом и думал, что он, пожалуй, подарит шкуру росомахи Пэпэв — пусть сошьет малахай своему сынишке. Тильмытиль должен носить малахай из шкуры именно этой росомахи, побежденной Пойгином не только пулей, но и совестью.

Судьба Тильмытиля по-прежнему волновала многих чавчыват: Вапыскат предрек ему смерть, Пойгин — жизнь. Черный шаман хотел умертвить его страхом, для этого и убил олененка и все сделал, чтобы тот упал раной в снег. С тех пор стойбище Майна-Воопки ждет несчастья. Но Пойгин сказал людям стойбища, что отгонит прочь злых духов, почуявших кровь олененка, ушедшую в снег, кровь из раны, которой не суждено было оказаться обращенной к небу. И пусть шкура побежденной росомахи станет подтверждением тому, что он сказал правду. Тильмытиль будет носить малахай из этой шкуры, чтобы чувствовать свою