можно почувствовать действительно что-то очень странное в лесу. Какой-то покой, как в церкви. И силу. Мой племянник знает все мифы про леса. Клод был великим рассказчиком, а у Тома ум так устроен, что он запоминает подобные вещи без особого труда. Он — преподаватель английской словесности в колледже, вы непременно встретитесь с ним. Я рассказывал несколько мифов старине Чипу, моему мальчику, но над теми, которые не пугали его, он смеялся. Ну, вот мы и приехали. В самое яблочко, как говорится. Старый дуб, в честь которого мой дед назвал все поместье.
Я еле выбралась из джипа — тело одеревенело от длительной езды — и посмотрела в том направлении, куда Клэй указывал рукой. Свет был еще тусклым, но достаточным, чтобы видеть на небольшом расстоянии.
Мы стояли на берегу ручья, спокойного, черного и такого мелкого, что он, как озеро, разливался среди наклонившихся прибрежных деревьев. Прямо в середине разлившейся воды находился небольшой островок размером с маленькую гостиную, покрытый изумрудно-зеленым мхом. В центре островка стоял самый большой и самый старый дуб, какой я когда-либо видела.
Он был массивный, симметричный, как монумент или античная крепость, сучковатый, раскинувшийся надо всем островом; его громадные ветви утопали в густой зелени, сквозь которую ничего нельзя было увидеть. Мне кажется, можно было спокойно жить под ним и никогда не почувствовать дождя, не увидеть солнца. В обхвате дуб был не меньше автомобиля. Нижние ветви росли так близко от земли, что по ним можно было подняться к вершине и совершенно исчезнуть из виду. Мелкие темно-зеленые листья казались бесчисленными, а шаль из испанского мха почти касалась травы, как волосы склоненной головы. Он поражал взор, дыхание замирало в груди от увиденного. И возрастом, и статью он был таким же мощным, как один из греческих богов, только само воздействие огромного дерева не несло ничего миру, кроме добра.
Без сомнения, дуб был властелином, средоточием леса. Первозданная дикость истекала из него, подобно меду.
Я посмотрела на Клэя Дэбни и улыбнулась.
— Не правда ли, в нем есть что-то особенное, — произнес мой спутник. — Живой дуб. На всей реке Биг Сильвер нет другого такого дерева, как Королевский дуб. Мой дед всегда говорил, что одно это создание природы стоит столько же, сколько вся наша земля. И я согласен с ним полностью. Иногда я просто прихожу сюда, даже зимой, сажусь под ним и смотрю вверх на крону. Мисс Дэйзи думает, что ее муж совсем помешался. А я не променял бы Королевский дуб даже на целый мир. Человек, которому принадлежит такое сокровище, — настоящий богач.
Грубая старая лестница, сделанная из посеребренного возрастом дерева, вела вверх, на площадку в ветвях этого исполина. Я сказала:
— И самое приятное, что там есть домик. Клей засмеялся.
— Я же говорил вам, что я ребенок в душе. Таковы все охотники и все „люди леса'. Эти ступеньки ведут на настил. Тут-то я и собираюсь устроить вас. Это место на плантации — самое любимое оленями: вода достаточно мелка, чтобы перебраться на остров, и почему-то желуди Королевского дуба для всех белохвостов — предел мечтаний. По обеим сторонам ручья — открытые поля, масса прекрасных больших деревьев, о которые можно чесать бона, недалеко протянулась полоса дубов, под которыми круглый год желудей почти по колено, а они приходят именно сюда. Поэтому я не часто использую охотничью позицию на Королевском дубе. Это было бы просто нечестно по отношению к оленям. Но вы стрелять не будете, а я хочу, чтобы вы все-таки увидели эту красоту.
У берега стояла небольшая алюминиевая лодка. Клэй помог мне войти в нее и, отталкиваясь шестом, переехал на остров. Плеск капель с шеста казался громким в туманной тишине.
— В это время года сюда можно перебраться и в болотных сапогах, но на лодке все же поспокойнее, — сказал он. — И вы бы не захотели сидеть там все утро в тяжелых мокрых брюках. Каким-то образом олени чувствуют запах мокрого человека. Да, чуть ли не за целую милю. Вы пользовались духами или чем-нибудь еще?
— Нет, — ответила я, — а разве нужно было? Олений одеколон? Какой-нибудь „О д'Олень'?
— Нет. Чувство обоняния — самое сильное оружие белохвостов. Они могут почувствовать запах чего-нибудь, чего не должно быть в лесу, за полчаса до того, как увидят предмет или человека, если находятся с подветренной стороны. Множество охотников применяют специальный аэрозоль — с любым запахом, от желудей до скунса. Такое доводит оленей до бешенства. Я не шучу. Предпочел бы оказаться рядом с настоящим скунсом, чем сидеть в засаде с дураком, который обрызгал себя аэрозолем с его запахом. Но эти меры заглушают запах человека. И многие охотники делают все возможное, чтобы не пахнуть, как человек: они моются три-четыре раза почти в кипятке, заставляют жен стирать камуфляж без мыла и вывешивать для просушки в лесу. И, простите за подробность, берут с собой в засаду баночку, чтобы мочиться. Вы знаете, мне не нравятся подобные приготовления, и я ненавижу аэрозоли. Люди, знающие меня, не используют их в „Королевском дубе'. Все это оскорбляет и животных и человека. А главное — оскорбляет леса.
— Не вижу большой разницы между обрызгиванием себя соком желудя и засадой на дереве для убийства животных, — заметила я. В этот момент я почувствовала, что могу сказать все, что угодно, Клэю Дэбни.
— Ну что же, вот дерево. Оно реально существует. Оно часть леса. Оно естественно. Олени прячутся — и я прячусь. Это тоже естественно. Олени не используют аэрозоль с запахом скунса — и я тоже. Мы в равных условиях.
— Да, но олени не носят оружия.
— Не носят. Но могут ускользнуть от человека, могут услышать его запах, могут бегать быстрее, чем он, спрятаться, наконец. Да, они не носят оружия. В этом отношении охота несправедлива. Но нужно вести саму охоту на таких равных условиях, на каких только возможно. Тогда животное будет иметь шанс. Убийство — это финал, и оно необходимо, чтобы охота стала охотой. Но дело все равно не в этом.
Клэй помог мне забраться вверх по лестнице на настил, который оказался платформой на ветвях с перилами с двух сторон. Со стороны лестницы ограждения не было, а четвертая сторона примыкала к стволу дуба.
Поднявшись на настил, я оказалась в уютной маленькой зеленой комнатке, сказочной обители из листьев, мха и пятнистого света. Меня удивило, как хорошо я могу видеть сквозь листву землю под дубом и берега ручья. Я была уверена, что сама остаюсь невидима снизу. Комнатка была на удивление удобна. Я уселась, скрестив ноги, на платформе и оперлась спиной о ствол. Клэй передал мне ружье, стоя на половине лестницы. Внезапно я подумала, что он похож на духа дерева или на какого-то лесного бога. Нижняя часть его тела была погружена в зелень, грудь и плечи стали пятнистыми от солнечных бликов, а лицо окрасилось в древесный и ореховый цвета.
— Только помните, что один выстрел вызовет сюда кого-нибудь через пять минут. И я пришлю парней за вами около одиннадцати часов. Вас будет ожидать „Кровавая Мэри'. Счастливой охоты, мисс Энди!
— Счастливой охоты, мистер Дэбни.
Он прикоснулся рукой к серебряным волосам, как бы отдавая честь, и исчез. Я оказалась наедине с утренним солнцем и тишиной реки Биг Сильвер.
Вначале сидеть на платформе было довольно удобно. Сама новизна ситуации была привлекательна, и ощущение окружающего зеленого одиночества, царящего за пределами моей укрытой листьями палаты, приятно щекотало нервы.
Я сидела так неподвижно, как только могла, держа ружье на коленях. Мне хотелось бы положить его на настил рядом с собой, но я буквально восприняла слова Клэя Дэбни и замерла на месте. Почему-то для меня стало очень важно увидеть оленя.
Я почувствовала себя ребенком, оставленным в одиночестве в абсолютно незнакомом месте, ребенком, которого взрослые заверили, что скоро придут за ним; он слегка побаивается, но чувствует свою собственную значительность: его сочли достаточно взрослым, чтобы оставить одного.
Изо всех сил я прислушивалась к любому звуку, который мог обозначать приближение оленя, продирающегося через заросли. И до меня в самом деле долетали какие-то шорохи: тихое сухое шуршание, всплески, когда мелкие амфибии входили в воду, слабый шелест листвы в горячем густом воздухе,