роста, его армия — молодая армия. У костров — он по-прежнему переодетым бродил вечерами по стану — у костров и в шатрах с восторгом, хотя минуло почти четверть века, рассказывали о том, как не хватало веревок в павшем Константинополе, чтобы вязать пленных греков, какой ясырь и добыча были взяты в Пелопонесе, Сербии, в бывших владениях пресыщенной золотом Венеции, в Сирии и Египте. Все будет, как должно быть: он сломит упрямую Сучаву, ее безумного бея.

«Нет силы и могущества, кроме как у аллаха, всеведущего и вечного, — привычно подумал султан под мерные взмахи опахал, которыми его освежали гулямы. — Я пошлю их порочные души в ад!»

Мухаммед сделал чуть заметный знак, проворный ич-ага бесшумно бросился исполнять понятое без слов веление. И тут же в покой начали входить военачальники и сановники. В земном поклоне перед тенью аллаха на земле сгибались и скромно занимали свои места известные всей державе беки и визири; бесшумно сел, приготовившись писать, Джованни Анджолелло. Прямо к походному трону, на который Мухаммед пересел с подушек, низко сгибаясь в поклоне, прошел великий визирь. Султан милостиво протянул ему руку для поцелуя.

— Прикажи ввести, лала Махмуд, — проронил падишах.

Великий визирь негромко хлопнул в ладоши, и в шатер вошел, вернее, вполз невысокий, жилистый и тощий, вертлявый человечек с костистым острым носом. Остановившись у самого входа, он пал ниц, уткнувшись лбом в пушистый ворс шемаханского ковра, покрывавшего весь покой.

— Подойди ближе! — по-гречески приказал Мухаммед; человечек выполз на середину ковра и сел на пятки, в принятой у турок позе повиновения. — Это ты — Андреотис?

— Я, о величайший из царей, — отозвался тот, старательно моргая, с умильно-льстивой улыбкой изображая страх, которого, однако, султан не увидел в его глазах.

Это был грек из Фанара, стамбульского предместья, отведенного кяфирам его племени, коренным константинопольским грекам, четверть века тому назад еще мнившими себя властителями вселенной, наследниками римской славы. Ныне квартал был населен менялами, купцами, ростовщиками, коварнейшими среди хитрейших и хитрейшими среди коварнейших. Сюда стекалась значительная доля богатств, захватываемых армиями Порты, высасываемых его империей из вассальных стран в виде даней, налогов, подношений и подарков ему и его сановникам, бесчисленных взяток чиновникам и военачальникам Порты. Отсюда золото вытекало и обратно — в виде таких же взяток и подношений, отсюда он всегда мог черпать его по мере надобности, силою приказа или простой конфискации. Но отсюда выходило и многое другое. Фанар начал уже поставлять его империи искусных дипломатов, толмачей, советников; пожертвовав крайней плотью и надев чалму, хитроумные сыны Фанара охотно становились его сераскерами, беками, пашами, сборщиками налогов. Султан заметил: из них получались отличные турки — законники, муллы, имамы. Только среди дервишей, пожалуй, не было фанариотов — обет бедности, приносимый монахами-мусульманами, отпугивал сынов квартала, обязанного своим именем стародавнему константинопольскому маяку-фанару. Зато они питали ряды христианского духовенства; отсюда выходили монахи, попы, настоятели, епископы, патриархи; растекаясь по всем прочим странам, исповедовавшим христову веру греческого канона, разнося повсюду предписания и деспотическую волю послушного султану константинопольского первосвященника, они творили угодное Мухаммеду, распространяя по миру его власть задолго до появления османских войск. И то же делали, хотя еще успешнее, такие, как этот, фанариоты-торговцы — глаза и уши Стамбула во всех христианских странах, способные при необходимости сплести при чужом дворе интригу, купить начальника крепости или войска, пустить в ход кинжал или яд. Эти будут служить его империи, как псы, еще сотни лет: прочие греки, непокоренные в душе, ненавидели фанариотов.

— Говорят, ты бежал из этой крепости? — султан чуть кивнул в сторону Сучавы. — Как тебе это удалось?

— Выбрался ночью, повелитель вселенной, — отвечал грек. — Наши люди спустили меня на веревке.

— Что же так? — продолжал Мухаммед. — Ведь там, по твоим словам, есть подземный ход. Почему же ты спустился со стены, где тебя могла заметить стража и где ты мог просто сломать себе шею?

Тощий грек из Фанара осклабился, почтительно и хитро.

— Об этом, о царь мира, мы прознали в великой тайне, ак-ифлякам не ведомо, что твои верные обнаружили тот подземный ход. Я не воспользовался им, чтобы люди бея Штефана не начали его охранять или, чего доброго, не засыпали.

— Где же выход из крепости, Андреотис? — едва заметно улыбнулся султан и грек тут же ударился лбом в ковер — назвать его по имени было великой милостью.

— На старом кладбище, в склепе епископа, — о повелитель вселенной, — доложил фанариот. — Это место из крепости не видно.

— Тем более ночью, — сказал султан. — Расскажи же нам, сын Янакиса из Фанара, что делается ныне в этой крепости, сколько она могла бы еще продержаться.

Грек снова ударил лбом — упоминание имени его родителя было новой, еще большей милостью всемогущего повелителя, с которым его константинопольская община дальновидно связала свою судьбу. И, сидя на пятках, рассказал, что видел в Сучаве, без утайки и без прикрас — султан Мухаммед не любил и приятного для себя вранья. Грек добросовестно поведал, какие разрушения причинил Сучаве обстрел, сколько воинов в строю. Доложил, что запасов в крепости хватит на два, а то и на три месяца осады, что оружия, пороха и ядер запасено много, источник воды надежен, что гарнизон и не думает сдаваться.

— Это дело в руке аллаха, всевышний милостив к своим газиям, — философски заметил султан. — Мы довольны тобой, Андреотис, — заключил Мухаммед. Подошедший к трону хазинедар-баши уже протягивал другой кошель, который Мухаммед не глядя принял и ловко бросил на колени фанариота. — Но где же Штефан, бей сей земли? Что говорят об этом кяфиры Сучавы?

— Безумный Штефан, бей Молдовы, скрывается в лесах, как загнанный вепрь, — льстиво улыбнулся грек. — Безумный бей Молдовы, верно, понял, что будет скоро гореть в аду и страшится явить свой преступный лик этому миру, где ты — владыка.

Грек Андреотис, пятясь на четвереньках, не успел еще выползти из шатра, когда бледный алай-чауш, вбежав, простерся у самого входа, не смея дохнуть. Всем стало ясно — молодой ага принес плохую весть.

— Говори, о проклятый, — выдохнул Мухаммед, подавшись вперед на троне, чувствуя, как вместе с гневом в груди вскипает тревога, как смутная тень былой боли проходит по чреслам, ширится в крестце.

— О царь мира, — вымолвил несчастный, — обоз… Большой обоз из земли кара-ифляков…

Султан взмахнул рукой, и страшный Кара-али, неслышно выступив из-за занавеси, шагнул к обреченному вестнику, на ходу вынимая широкий нож. Мухаммед почти выбежал из покоя на майдан, расстилавшийся перед его шатром, в кольце палаток визирей и беков. Ступив на спину раба, влез на коня. За ним, торопясь, выходили и вскакивали в седла сераскеры, министры и придворные.

Мухаммед погнал жеребца к той стороне лагеря, где начиналась дорога, уходившая к Белой долине, к Роману и Мунтении. Здесь, у ворот лагеря, стояли три телеги — все, что осталось от большого обоза с хлебом и другими припасами, шедшего из Тырговиште, под охраной янычарского орта, белюка конных спахиев и целого стяга — почти тысячи мунтянских всадников. Третий большой обоз с провиантом, перехваченный ак-ифляками с тех пор, как он стоит под Сучавой, понапрасну теряя время. Теперь по армии поползут опять тревожные слухи, уже кое-где рождавшиеся после гибели предыдущих караванов, шедших при более слабой охране, слухи об угрозе голода, о том, что Штефан-бей не сломлен, не прячется в страхе, что удары его сильны.

Взгляд Мухаммеда скользнул по трупам его аскеров, вповалку лежавших на возах, по понурым фигурам десятка уцелевших мунтян и турок, остановился на мертвом аге. Молодой воин лежал на спине; по спокойным чертам убитого разлилось беспредельное умиротворение. Он простился с миром, мужчина, до конца выполнивший свое назначение на земле, расстался с миром достойно; отныне этому воину не были страшны ни вечная ненависть врагов, ни быстротечный гнев властителей.

— На колья их! — Мухаммед дернул плечом в сторону оставшихся в живых конвоиров обоза и поскакал обратно.

Сделав крюк к окраине огромного лагеря, султан убедился, что длинная насыпь, вокруг которой