Пожалуй, самая неожиданная встреча состоялась в селе Бычье. Историк Николай Анатольевич Окладников пригласил меня в гости к своим родственникам. Сидели за длинным столом, уставленным яствами, вели долгие, неспешные разговоры о том о сем — и я не сразу обратил внимание на лысоватого, средних лет мужчину, моего соседа. Потом мы разговорились. Наблюдавший за нами корреспондент мезенского «Севера» вдруг встал из-за стола: «Предлагаю тост за писателя и его героя, которые не узнают друг друга». И под общий хохот назвал наши фамилии...

Мы на секунду растерялись, оторопели, а потом кинулись обниматься. Шестнадцать лет назад Виктор Александрович Стрюков работал инспектором рыбоохраны. В течение недели мы объехали с ним всю среднюю и нижнюю Мезень, выходили в море, рыбачили, штрафовали браконьеров, дожидались прилива на дне Мезенской губы, ночевали в лесных избушках. Все это вошло в мою книжку, которая была издана в 1980 году... И вот теперь — здрасьте-пожалуйста! — мы не узнали друг друга. И вовсе не потому, что Стрюков пошел на повышение. Он нынче управляющий отделением совхоза «Мезенский».

Лодьи едут посуху

От райцентра Мезень началась настоящая гонка. Жизнь понеслась по ускоренному графику. Поджимает вода, убывающая с каждым днем; поджимает горючее, которого не достать. И вот — в который уж раз! — нас снова берут на буксир, и скорость становится нашим безликим спутником до самых верховьев Пёзы...

Серое, тягучее, одуряющее однообразие посреди таежных дебрей. Остановиться, оглянуться — да где там! Бесконечная стена деревьев, нагнетающих мрак. Бесконечная череда речных извивов, перекатов, плесов, дождей, восходов и закатов — плывем среди лесной пустоши. И только какая-нибудь деревушка-невеличка, выскочив на берег, развеселит и успокоит душу. Многие из них брошены, другие скорбно и покорно доживают свой деревянный век. А некоторые еще держатся, и крепко держатся, за дедовские луга и пажити, за охотничьи и рыбные ловища, с которых худо-бедно, а все же кормились далекие пращуры.

Когда-то эти места были исхожены вдоль и поперек. Вверх по Пёзе, где на гребьях, а где бечевой и лазом,— толкаясь против течения шестами, плыли веками новгородские ушкуйники и ватажники, иноки, старообрядцы-переселенцы, многочисленные служивые, торговые и промышленные люди, ходившие на Печору, в низовья Оби и златокипящую Мангазею. И был здесь волок — знаменитый водноволоковой путь через отроги Северного Тимана, проложенный еще при легендарной чуди. Он попал в русскую историю с легкой руки австрийского посла Сигизмунда Герберштейна («Записки о Московии», XVI век), слуги четырех королей. А тот, в свою очередь, прознал о нем от воеводы князя Семена Курбского, в 1499 году водившего через Пезский волок почти двухтысячную рать для покорения Югры.

Некоторые наши историки называли Герберштейна «родоначальником европейских сказочников о нашем отечестве», но о Пезском волоке он сообщает довольно точно: с верховьев реки «пять верст волокут суда в два озера и открываются две дороги. Одна из них, с левой стороны, ведет в реку Рубиху, по которой можно добраться в реку Чирку», а оттуда и в исток Цильмы. Лодки и груз перетаскивали на специальных двухколесных телегах с помощью лошадей, которых здесь держали постоянно. В XIX веке этим путем прошли и описали его в своих книгах академик Александр Шренк, известный исследователь Севера Павел Крузенштерн и архангельский губернатор князь Н.Д.Голицын.

Между прочим, последнее описание относится к 1888 году, и, как пугали нас местные жители, «ни дорог, ни тропы на Цильму уже не сыщешь — заросли лесом и мхом, завалены сухостоем». Одним словом, был волок — да закрылся от непрошеных гостей, отгородился от мира, замкнулся в себе. Шутка ли: более ста лет им никто не пользуется! И даже промысловики-охотники туда не ходят...

Но... нет таких крепостей, которые не брали бы «ушкуйники»! Единственное, что тревожило всех,— массивные, с тяжелыми днищами лодьи «Ильмень» и «Печора», совершенно не приспособленные для волока. И груз — больше тонны, который надо перетащить на собственном горбу. Меня же огорчало то, что командировка моя давно просрочена и пора возвращаться домой, что мне не придется пройти Пезский волок...

Олег Ларин

На мощеной дороге, совсем рядом, послышался дробный стук конских копыт. Нерон встал и едва слышно выговорил строчку из Гомера:

«Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает...»

Он схватил два меча. С помощью своего советника по прошениям Эпафродита он вонзил себе в горло один из мечей.

Кавалькада приближалась. Центурион, соскочив на землю, попытался остановить кровь, хлынувшую из раны, зажав ее плащом. Нерон знал, что сенату, постановившему засечь его насмерть, он был нужен живым. Он только и вымолвил: — Слишком поздно. Голос его осекся. Но сколько горечи было в его последних словах:

— Вот она, ваша верность...

«И...— пишет Светоний,— (он) испустил дух. Глаза его остановились и выкатились, на них ужасно было