молодого, энергичного, способного к сложным политическим интригам дипломата, но Николай Дмитриевич Остен-Сакен был любимцем вдовствующей императрицы-матери Марии Федоровны, да и кайзер Вильгельм относился к старику с большой нежностью и частенько удостаивал его личной беседы.
Граф после приемов во дворце кайзера с гордостью говаривал молодым дипломатам: «Искусству разговаривать с высочайшими особами нужно учиться!», полагая себя ловким политиком, даже если Вильгельм при встрече всего лишь советовал старику поменьше бывать на холоде и беречь здоровье. Впрочем, посол и так выезжал зимой из дому лишь в экстренных случаях, предпочитая принимать всех нужных, с дипломатической точки зрения, людей у себя.
Граф Остен-Сакен обладал огромным состоянием и представлял за рубежом Россию в традициях старого доброго времени — его приемы, балы, сервировка праздничных столов славились на всю Европу. Чтобы не ударить в грязь лицом, он содержал собственных поваров, булочника, буфетчика, кондитера и целый сонм лакеев.
Особенно торжественно Остен-Сакен обставлял Рождество и Пасху. Весь личный состав посольства с женами получал от него подарки, причем не какие-то пустяки, а драгоценности работы Фаберже. Накануне праздника приезжал в Берлин из Петербурга по вызову Остен-Сакена служащий знаменитого ювелира с целым ящиком драгоценностей; посол, знающий толк в ювелириных изделиях, уединялся с ним на целый день и в обстановке строжайшей секретности отбирал подарки для своих подчиненных. При этом ценность подарка возрастала по мере продолжительности службы каждого дипломата в Берлине. Если новички получали драгоценные запонки, то ветеранам посольства доставались роскошные подношения вроде столового сервиза из серебра.
В дни больших дипломатических приемов здание посольства на Унтер ден Линден превращалось в волшебный замок, сияющий тысячами огней и благоухающий ароматом экзотических цветов. На каждой ступеньке парадной мраморной лестницы стояли лакеи в роскошных, расшитых золотом ливреях с гербом Остен-Сакена. Лучшие артисты из России выступали в посольстве с концертами, а венцом вечера обычно был изысканный горячий ужин для нескольких сот приглашенных.
Граф Остен-Сакен старался перещеголять не только прижимистых немецких аристократов, но и двор императора Вильгельма II.
В конце февраля посол в сопровождении большинства дипломатов обычно переселялся в Монте-Карло, а в мае переезжал в Висбаден и возвращался в Берлин только к новому сезону. Но сейчас — поздняя осень и весь состав посольства на месте…
Мне стоило немалого труда прервать речь госпожи Фан-дер-Флит, струившуюся как ручеек. Возможно, если бы я и вправду прибыла в Германию с ознакомительной поездкой, светские сплетни о русском посольстве представляли бы для меня большой интерес. Но сейчас меня интересовали другие, более важные дела.
— Скажите, Елизавета Эдуардовна, а насколько хороши сейчас отношения между Германией и Россией? Я слышала, что проявляется некая напряженность…
— Да, дорогая Елена Сергеевна, этого нельзя не заметить. Отношения между нашими странами за последние годы сильно испортились, хотя посол этому не верит или просто не хочет верить. Признаки охлаждения совершенно очевидны, но граф отмахивается от них и утверждает, что убежден в нерушимости дружбы обеих империй, а если эта дружба рухнет, рухнет и мир в Европе.
— Простите, но что вы называете признаками охлаждения? Какие-то враждебные России действия, может быть, шпионаж?
— Да нет, со шпионажем нам здесь сталкиваться не доводилось, пожалуй, все эти бесконечные разговоры о разгуле шпионажа — просто досужие выдумки!
Я с трудом удержалась, чтобы не вступить с госпожой Фан-дер-Флит в спор, пришлось буквально проглотить уже вертевшиеся у меня на языке слова. Господи, ну до каких же пор мои соотечественники будут столь слепы? Впрочем, в Берлине действительно нелегко столкнуться с германскими шпионами, они все устроились в России…
Елизавета Эдуардовна тем временем говорила:
— Вы понимаете, отношение немцев к нашей стране меняется на глазах, и выражается это пока в каких-то мелочах, но не заметить их невозможно. Например, в прежние годы караул, сменяясь у Бранденбургских ворот, проходил мимо нашего посольства и всегда исполнял под окном у посла наш гимн. И господин посол, услышав первые такты «Боже, царя храни…», вставал у окна, а если позволяла погода, выходил на балкон и стоял вытянувшись, пока звуки гимна не стихнут. А потом этот обычай как-то сам собой вывелся, как вывелось и многое другое, свидетельствующее о проявлении симпатий к России.
— Елизавета Эдуардовна, когда отношения между двумя странами становятся напряженными, военные разведки неизбежно начинают испытывать взаимный интерес. Я должна попросить вас о помощи. Вернее, не столько даже вас лично, сколько кого-нибудь из аккредитованных в Берлине русских дипломатов.
— Боже, Елена Сергеевна, что с вами случилось, если вы ищете защиты в посольстве?
— Лично со мной пока ничего не случилось. Но я оказалась косвенно причастна к истории со шпионажем…
Понимая, что мои слова звучат совершенно дико, я взглянула в лицо госпожи Фан-дер-Флит. На нем застыла растерянность. Я продолжила:
— Видите ли, одна из моих многочисленных протеже, девица прогрессивных взглядов, служила в Москве на немецкой фирме. Мне сложно рассказать вам в двух словах всю предысторию дела, но ее шефа убили, чтобы похитить у него патенты важных изобретений, имеющих военное значение, да и сама она чудом избежала смерти. Патентные документы попали в руки человека, являющегося агентом германской разведки. Он пытался вывезти документы из России, но я сделала все от меня зависящее, чтобы не допустить разграбления нашей страны.
Я на секунду задумалась, нужно ли упомянуть имя Легонтова или целесообразнее пока сохранить его в тайне. Воспользовавшись заминкой, Елизавета Эдуардовна облегченно вздохнула.
— Елена Сергеевна, дорогая, вы меня так напугали! Я уж, признаться, Бог знает что подумала. А это одна из обычных историй в вашем вкусе!
Увы, многие из моих знакомых уверены, что я — особа излишне экстравагантная, отличаюсь нестандартным поведением и на мои выходки не следует обращать никакого внимания (а недоброжелатели так просто откровенно заявляют, что я бываю иногда не в себе!), и все это из-за того, что я порой пренебрегаю условностями, а если нужно защитить интересы какой-нибудь невинной жертвы из числа близких мне людей, вообще забываю о кодексе обычной добродетели. Но уж от мадам Фан-дер-Флит я этого не ждала!
— Не уверена, что эта история в моем вкусе, к тому же в ней уже есть одна жертва, и на кон поставлены интересы России. Все слишком серьезно, Елизавета Эдуардовна, чтобы я позволила себе устроить около украденных в Москве патентов игру в казаки-разбойники.
Госпоже Фан-дер-Флит стало немного стыдно.
— А где же сейчас эти патенты? — миролюбиво спросила она.
— Они в руках моего помощника.
Мне все же пришлось упомянуть о существовании господина Легонтова, к тому же отщипнув при этом часть лавров от его победного венца — помощником в этом деле можно было назвать скорее меня.
— Мы с ним сильно рискуем. Документы необходимо срочно переправить в Россию. А если я сама повезу их через границу в своей шляпной коробке, все наши труды будут обречены на провал.
— Но, Елена Сергеевна, вы сами понимаете, отправить дипломатической почтой нечто, принадлежащее частным лицам…
— Нечто, принадлежащее нашей родине и имеющее государственный интерес — я бы сказала так. У меня к вам одна просьба — пожалуйста, представьте меня надежному человеку из состава посольства, может быть, нашему военному атташе или еще кому-нибудь, кто имеет дело с военными секретами. И желательно, чтобы наша с ним встреча осталась в тайне от всех. Так будет лучше.
Госпожа Фан-дер-Флит извинилась и, не дав мне ответа, отправилась распорядиться по поводу чая. Видимо, ей хотелось обдумать мою просьбу наедине.
— Вы можете пока посмотреть наши русские газеты, — гостеприимно повела она рукой в сторону маленького столика, заваленного газетами и журналами, прежде чем выйти из комнаты. — Мы получаем
