месяцев станешь командиром эскадрильи. А с твоими достижениями в течение года ты можешь получить авиакрыло. Что ты об этом думаешь?»

«Я полагаю, что во время многих рейдов вы даже не видели фрицев?» — поинтересовался он.

«Я полагаю, мы ведем бои в каждом третьем или четвертом вылете», — сказал я.

«Но ведь их там до черта, — сказал он сам себе. — Может, лучше разбить крыло на 12 пар и спуститься к земле, чтобы легче было искать? Тогда мы осмотрели бы большую площадь».

Я твердо ответил:

«Нет. Прежде всего, мы должны держаться вместе, так как фрицы действуют группами до 50 самолетов. Во-вторых, здесь так много зениток, что если мы будем летать на бреющем, то за неделю потеряем половину состава».

«Ты знаешь что-нибудь о „Мустангах“, командир?»

«Не слишком много. Я слышал, что одно из крыльев 83-й группы должно их получить. Они имеют колоссальный радиус действия. На них можно слетать в Берлин и вернуться».

«А мы их можем получить?» — спросил канадец. Его мысли были совершенно ясны. Дать ему «Мустанг», заливать каждый день бензином под завязку, и он либо свернет себе шею, либо он собьет больше фрицев, чем все мы вместе взятые.

Он сменил предмет разговора.

«Слышал, у тебя есть дробовик, командир?»

«Да, BSA двенадцатого калибра».

«И охотничья собака?»

Я подумал, что мой Лабрадор вряд ли сойдет за «охотничью», но коротко ответил:

«Ее зовут Салли».

«Я их одолжу у тебя на несколько чудесных дней. Поохочусь всласть», — объявил Берлинг.

«Выкручивайся сам, Джордж. Она удерет, как только увидит ружье».

Я летал с Берлингом всего пару раз, так как вскоре после его прибытия мне пришлось расстаться с канадцами.

Наступил сентябрь. Это означало, что прошло более 3 лет, как я появился в 616-й эскадрилье в Колтишелле в звании лейтенанта. Все это время, исключая несколько недель в госпитале, я провел в истребительных эскадрильях. За последние 6 месяцев я командовал крылом в 120 операциях. Теперь после каждого вылета я чувствовал себя буквально выжатым. Я сразу отправлялся в свой фургон, сгонял Салли с кровати, падал и погружался в тяжелый сон.

Я обнаружил, что зенитки пугают меня больше, чем ранее. Мы всегда относились с уважением к меткому зенитному огню. Но до сих пор я находил пару минут, чтобы отпустить язвительное замечание, как это делал Стэн Тэрнер. Мы никогда не получали предупреждений о зенитках. Только что ты летел в чистом небе, и вдруг рядом с тобой возникают пятна разрывов. Они окружают твой «Спитфайр», подползают так близко, что ты слышишь треск разрывов даже сквозь гул мотора. Когда ты слышишь разрыв, это значит, что он слишком близко. Клочья черного дыма летят за стеклом кабины…

И я заметил, что совсем иначе реагирую на присутствие «Мессершмиттов» и «Фокке-Вульфов». Когда мы видели большие группы немецких истребителей, именно я должен был вывести крыло на тактически наиболее выгодную позицию, чтобы дать канадцам возможность начать бой. Когда мы видели маленькую группу, я сначала всегда отделял пару или четверку «Спитфайров» для внезапной атаки. А мы следили за боем и прикрывали этих пилотов. Но в последний месяц у меня появилась привычка передавать управление крылом командирам эскадрилий, пока я сам во главе своей четверки бросаюсь в бой. Фрицы начали вызывать у меня глубокую личную ненависть. «Вероятные» и «поврежденные» меня больше не удовлетворяли. Вражеский самолет должен быть уничтожен, и я начал слишком часто ввязываться в поединки с немцами. Затянувшийся оперативный цикл начал постепенно туманить мне голову. Мой личный счет дошел до 24 сбитых самолетов.

Я не начал дергаться, как бывает со слишком уставшими пилотами. У них загнанное внутрь нервное напряжение в конце концов прорывается наружу в виде тика или дерганья головы. «Старина такой-то начал дергаться. Он готов! Его в любой момент отзовут!» — говорили мы в таких случаях.

Мы все знали, что такое страх. Мы переживали его каждый в соответствии со своим характером и подготовкой. Я никогда не знал пилотов, совершенно лишенных страха. Мы были обязаны контролировать его и не дать перерасти в панику. Мы ощущали страх, жили и боролись с ним. Если дашь волю панике — ты погиб!

Но командиры видели эти признаки. Однажды, когда я совершил за день 4 вылета во главе канадского крыла, я валялся в постели перед ужином. В фургон вошел Билл МакБрайан. Он сразу перешел к делу.

«Ну вот что, Джонни. Твой цикл окончен. Завтра Годфруа примет у тебя крыло, потому что тебе лучше отправиться в отпуск».

Канадцы устроили грандиозную прощальную вечеринку в нашей палатке, служившей столовой. На ней присутствовал вице-маршал авиации Диксон, наш командир группы. Поздно ночью он решил освободить наше крыло от дежурства на следующий день. Были произнесены обязательные речи. Меня глубоко тронуло то, что канадцы предложили мне возглавить после отпуска другое крыло. Мне подарили великолепные золотые часы, и я чувствовал себя, как старик, уходящий на пенсию.

Паула и я провели две недели, прежде чем я получил новое назначение в группу планирования в штабе 11-й группы. В Норфолке мы вместе гуляли по сжатым полям, охотясь на куропаток. Салли работала хорошо. Но, хотя мы и подстрелили нескольких птичек, я подозреваю, что моей молодой жене этот спорт не слишком понравился. Она смотрела на раненных птичек с ужасом, и мои мечты о прекрасных днях вместе с Паулой и спортивной мел-кашкой постепенно улетучились. Салли занозила ногу и прихромала ко мне за помощью. Я отдал мой дробовик Пауле и стал на колени, чтобы вытащить занозу. Внезапно прямо над ухом раздался страшный грохот, и меня вместе с собакой засыпало пылью и соломой. Это был самый опасный момент за всю войну! После этого моя жена больше на охоту не ходила.

Через 2 недели я прибыл в Оксбридж, где стал штабным офицером. Мне снова пришлось работать вместе с Патом Джеймисоном. Мы с майором вошли в состав маленькой группы, которая должна была планировать и координировать ежедневную деятельность 11-й и 83-й групп, так как штаб последней еще находился в зачаточном состоянии. Полностью он был развернут уже во Франции после высадки.

Это была исключительно интересная работа, и нам очень пригодился опыт командования авиакрыльями. Наша главная задача заключалась в обеспечении сопровождения и поддержки бомбардировочных групп, которые принадлежали четырем разным соединениям. Это были «Ланкастеры» Бомбардировочного Командования, «Крепости» и «Либерейторы» американской VIII Воздушной Армии, «Мародеры» и «Хэйвоки» американской IX Воздушной Армии, «Бостоны», «Митчеллы» и «Москито» нашей собственной 2-й авиагруппы.

Связь со штабом Бомбардировочного Командования была слабой, так как оно очень редко проводило дневные налеты, хотя позднее нам пришлось прикрывать «Ланкастеры», когда они стали решать тактические задачи во время высадки на континент. Мы помогали, как могли, VIII Воздушной Армии в ее глубоких рейдах, но радиус действия бомбардировщиков настолько превышал наш, что помощь была весьма ограниченной. Мы чувствовали, что нам крайне нужен первоклассный дальний истребитель вроде американского «Мустанга», чтобы Королевские ВВС могли сыграть более серьезную роль в разворачивающемся дневном воздушном наступлении. Наши «Спитфайры» имели прекрасные летные характеристики, но им не хватало дальности. У «Тайфунов» имелась дальность, однако они не имели шансов выжить в схватке с «Мессершмиттами» или «Фокке-Вульфами».

Нашим основным заказчиком выступала IX Воздушная Армия. Мы обеспечивали сопровождение и поддержку ее тактических бомбардировщиков, которые наносили удары по целям в оккупированной Европе. Командование старалось по возможности совместить эти налеты по времени с ударами стратегических бомбардировщиков VIII Воздушной Армии, чтобы истребители Люфтваффе были заняты полностью. Двухмоторные «Мародеры» и «Хэйвоки» встречали слабое сопротивление. Мы обнаружили, что одной эскадрильи «Спитфайров» вполне хватает для сопровождения соединения из 36 бомбардировщиков. А ведь 2 года назад мы считали необходимым держать 12 истребительных эскадрилий вокруг горстки