— Не желаете ли взглянуть на панораму сражения? — Он указал на вышку.

— Сумеешь взобраться, Василий Никитич? — спросил Дубровин командующего. — Взглянем.

Ардынову тяжеловато было всходить на такую высоту, но он не хотел выказать перед нами свою слабость и беспомощность, снял очки, протер платком заиндевелые стекла.

— Попробую.

Держась за жиденькие старые перильца, наваливаясь на палку, генерал полез наверх. За ним шел Сергей Петрович… На площадке они встали рядышком, положив руки в меховых варежках на барьер, и долго оглядывались вокруг.

Отсюда хорошо было видно и все село, и поле, и перелески, и дороги.

На западной окраине села, в поле, на черном от копоти снегу, на черном большаке намертво застыли стальные коробки, когда-то грозные, наводящие на наши ряды страх и смятение. Теперь они курились, догорая. Огибая их, уходили от огня уцелевшие танки. Уходила пехота, оставляя распластанных на снегу убитых.

— Сколько шло танков? — спросил Ардынов.

— Шестьдесят два, товарищ генерал, — ответил Оленин. — Вторым заходом могут пустить больше.

— Такое количество танков, брошенное на одно село, — сказал Дубровин, это уже не признак силы, а признак слабости.

Ардынов обернулся к нам, серые воробьи над тяжелыми очками зашевелились.

— Бойцам, что встали навстречу такой лавине, не кажется, я думаю, что противник слаб, Сергей Петрович.

Дубровин, тронув варежкой белые от инея усы, улыбнулся.

— Но если они все же встали навстречу, выдержали такой стальной напор, значит, сильны! Мы уже не прежние, Василий Никитич. И немцы это чувствуют.

Мины в селе стали рваться чаще. Одна хлестнула неподалеку от пожарной вышки. Осколки с жужжанием рассыпались в стороны. Командир бригады забеспокоился.

— Товарищи, вам оставаться здесь больше нельзя. И не только на каланче, но и вообще в селе. Это небезопасно. Скоро противник начнет атаку.

Ардынов проворчал недовольно:

— Что ты нас оберегаешь, будто мы бабы, а не солдаты и войну видим впервые?

— И на войне бывают случайности, товарищ генерал, — настаивал Оленин, нервничая, и вдруг ударил в колокол, висевший под крышей. Ардынов вздрогнул.

— Фу, черт, хулиган, напугал! — вскрикнул он рассерженно. Оленин засмеялся.

— Прошу сойти вниз.

Позади пожарного сарая уже выстроились командиры и красноармейцы танкисты и пехотинцы. Из нашего батальона были командиры рот, разведчики, старший лейтенант Скнига, лейтенант Тропинин. Я встал на правый фланг рядом с комиссаром Браслетовым.

Генерал-лейтенант Ардынов взмахнул рукой, и адъютант командующего, ожидая этого сигнала, поспешно вынул из саней знамя; сняв чехол, он развернул его — огненно плеснулось в глаза красное полотнище с портретом Ленина в центре. Адъютант поднес знамя к генералу. Ардынов еще раз протер очки платком, затем взял у адъютанта папку с бумагами.

— Смирно! — скомандовал Оленин.

— Всем фронтам, армиям, танковым дивизиям и бригадам, — громко прочитал Ардынов. — Приказ Народного Комиссара Обороны Союза ССР. Город Москва.

О переименовании Восьмой танковой бригады в Третью гвардейскую танковую бригаду.

Восьмая танковая бригада отважными и умелыми боевыми действиями, несмотря на численное превосходство противника, нанесла ему значительные потери и выполнила поставленные перед бригадой задачи — остановила продвижение корпуса противника на соединение с танковыми войсками Гудериана.

Две фашистские танковые дивизии и одна мотодивизия понесли огромные потери от славных бойцов и командиров Восьмой танковой бригады. Боевые действия Восьмой танковой бригады должны служить примером для частей Красной Армии в освободительной войне с фашистскими захватчиками…

— Командира бригады прошу подойти и принять гвардейское знамя бригады, — с торжественностью произнес генерал Ардынов. Он взял знамя в руки. Подполковник Оленин приблизился, опустился на одно колено и прижал к губам край красного полотнища. Затем принял знамя и, вернувшись, остановился перед строем танкистов. Они подходили и склонялись перед знаменем на колено…

Потом дивизионный комиссар Дубровин взглянул на адъютанта командующего, и тот достал из саней второе знамя. Дубровин раскрыл папку и прочитал приказ Народного Комиссара Обороны по нашему батальону. У меня вдруг больно застучало сердце, и я туго прижал к груди руку. Я так волновался, что не разобрал толком того, что было сказано в приказе. Врезались навсегда лишь отдельные слова, фразы: «Отдельный стрелковый батальон преобразовать в отдельный стрелковый полк…», «…Отважные умелые боевые действия…», «Переименовать отдельный стрелковый полк в 1-й гвардейский отдельный стрелковый полк…»

Я опустился на колено перед знаменем, и моего лица коснулся мягкий и прохладный бархат.

Я принял знамя и встал перед бойцами. Они четко подходили, вставали на колено и целовали край полотнища: комиссар Браслетов, лейтенант Тропинин, старший лейтенант Скнига, Астапов, Рогов, Прозоровский, Чертыханов, Мартынов, Петя Куделин…

А мины в селе все рвались, то близко, то далеко, и прогорклый, удушливый запах пороха густо стлался по земле. Когда церемония вручения знамен закончилась, генерал Ардынов подозвал Оленина и меня к себе.

— Какая нужна помощь?

— Снарядов побольше, — сказал Оленин. — Пушки в основном молчат. А им положено стрелять. Хорошо бы несколько залпов катюш. И если появятся бомбардировщики — а они обязательно появятся, товарищ генерал, — то пришлите несколько истребителей.

— А у тебя, капитан, прости, гвардии капитан, просьба имеется?

— Имеется, товарищ генерал, та же самая, что и у гвардии подполковника Оленина.

— Постараемся просьбу вашу исполнить, — пообещал Ардынов. — А вам, гвардейцы, держаться до последнего!

Ардынов, попрощавшись, прихрамывая, направился к саням, а Дубровин отвел меня в сторону.

— Как поживаешь, мальчик? — Это невоенное, «прежнее» слово как-то само собой отдалило нас на миг от этого грохочущего взрывами села, от надвигающихся на него вражеских танков, вражеских цепей пехоты в то общежитие на берегу Волги, в те годы, когда мы были действительно мальчиками, да и Сергей Петрович намного моложе, чем сейчас.

— Хорошо, Сергей Петрович, — ответил я. — Если вообще на войне можно жить хорошо.

— Тяжеловато?

— Приходится.

— Мы сделаем все возможное, чтобы помочь вам. Очень важно удержать это село в наших руках. Ну, прощай… гвардеец. — Мы опять, как и недавно в Серпухове, обнялись. Дубровин отошел от меня, остановился и, обернувшись, улыбнулся.

— Знаешь, о чем я хотел попросить тебя? Чтобы ты был осторожен и берег себя. Да раздумал: какой смысл в этой просьбе, если во что бы то ни стало надо выстоять!..

— Правильно сделали, что не попросили. Все равно не послушался бы. Дубровин сел в сани рядом с Ардыновым. — Позвоните, пожалуйста, Нине при возможности. Скажите, что видели меня.

— Скажу, Дима.

Ездовой ударил коня вожжами. Я провожал взглядом сани, пока не зарябило в глазах от внезапно навернувшихся слез.