разваристую, исходящую горячим паром. Раскрыли банки с консервами, оставленные в избе немцами. Астапов из-под лавки достал жбан с водкой.

— Ругать не станете? — спросил он меня.

— И я выпью. — Я помолчал немного, усмиряя внезапно нахлынувшее чувство жалости к Кащанову, к этим вот сидящим вокруг блюда с картошкой людям, к бойцам, находившимся в обороне на лютом морозе, к себе самому. — Наливай… Лейтенант Кащанов умер, — сказал я.

— Как! — воскликнул Браслетов, вскакивая. — Совсем недавно я с ним разговаривал! Я еще предупредил его, чтобы он не отморозил в пути руки или ноги. Он даже усмехнулся: ничего, говорит, товарищ комиссар, мина не доконала, так мороз не возьмет, он наш, русский… Поди ж ты!..

— Что ж, друзья, — сказал Астапов, вставая. — Помянем добрым словом нашего боевого товарища: толковый был командир, простой, не из трусливых…

Выпили. Закусили. Я спросил Браслетова:

— Люди накормлены?

— Да. Кухни пришли.

— Хорошо. Пусть командиры взводов следят, чтобы не было обмороженных. Через каждые полтора- два часа делайте смену: одна половина в обороне, вторая в избах — пусть греются.

— Все будет сделано, — отозвался Тропинин и, выйдя из-за стола, наскоро оделся. — Я отлучусь в роты. Водку не пью, а поужинал недавно. — Он вышел, но тут же вернулся — встретил в сенях командира бригады. Вместе с Олениным вошли в избу несколько командиров-танкистов. Мы попытались встать, но Оленин остановил.

— Приятного аппетита, товарищи командиры! — Он схватил первый попавшийся стакан. — Что ж, с ходу! — Выпил, сорвал с себя полушубок, шлем, швырнул на лавку. — Раздевайтесь, — сказал он своим спутникам. — Подведем итог дня. Обсудим, что делать дальше. — Оленин разрумянился, тоненькая ниточка усиков потемнела в тепле, русые волосы взъерошились, и выглядел он совсем юным. — Позвольте вам доложить, товарищи, результат боевого дня: сожжено, подбито и захвачено тридцать два вражеских танка.

— Два на счету моих артиллеристов, — сказал старший лейтенант Скнига, вставая.

Чертыханов, приблизившись к столу, обратился к Оленину:

— Разрешите доложить, товарищ подполковник?

Оленин, круто обернувшись на табуретке, с любовным уважением и с улыбкой посмотрел на Прокофия.

— Ну, ефрейтор?..

— Один танк на моем счету, — браво отрапортовал Чертыханов. Бутылочкой поразил!

— Молодец! — Оленин встал и, развеселившийся, довольный первым успешным боем и от этого щедрый на доброту, обнял Прокофия. — Спасибо за службу, ефрейтор.

Чертыханов, вытянувшись, рявкнул во всю силу, так что подполковник вздрогнул и зажал уши:

— Служу Советскому Союзу! — и отступил к порогу, к связным и телефонистам.

Оленин, посмотрев на меня не без зависти, качнул головой.

— Повезло тебе, комбат. С таким парнем воевать можно. — Он рассмеялся, темная полоска усиков оттенила белизну зубов. — А что, если я заберу его у тебя?

— Не пойдет, — сказал я.

— Не пойдет? Ко мне? Сейчас спросим. — Он опять крутанулся на табуретке, слегка задетый моей уверенностью и категоричностью. — Ефрейтор Чертыханов!

Прокофий с готовностью очутился перед глазами комбрига. Оленин спросил, заглядывая ему в глаза:

— Пойдешь ко мне служить?

— Никак нет, товарищ подполковник.

— Я сделаю тебя своим помощником. Научу танком управлять.

Прокофий польщенно ухмыльнулся.

— Танк — это хорошо. Это славно. Крепость! Но пехота лучше. Мы пехотинцы. В пехоте вольготней живется. Шагай себе на своих на двоих, как по нотам. Так что извините, товарищ подполковник: характером мы с вами не сойдемся.

И командиры и красноармейцы, находившиеся в избе, притихли, прислушиваясь к разговору. Оленин, зажигаясь непокорностью Чертыханова, возвысил голос:

— А я прикажу.

— А я сбегу.

— Сбежишь? Это будет дезертирство! А за дезертирство что бывает?

— Смерть, — спокойно ответил Прокофий.

— Ты не боишься смерти?

— Смерть не теща, пилить не будет. Раз обнимет — и каюк. Шаль только, товарищ капитан останется без моего прикрытия.

Оленин расхохотался.

— Ну черт! Ну пехота!.. — Он дружески толкнул Чертыханова кулаком в плечо. Прокофий даже не качнулся, стоял как врытый. — Молодец!

— Рад стараться! — крикнул Чертыханов с усердием.

— Рюмку выпьешь?

— Никак нет, не могу. Свое, положенное уже выпил. Сверх положенного не позволяю: обстановка такая… серьезная. — И опять отодвинулся к порогу, где скопились сумерки.

Старший лейтенант Астапов крикнул, порываясь высказаться:

— Тихо, товарищи! Тихо! Позвольте и мне доложить… — И когда за столом поутихли, повернулся к Оленину. — Товарищ подполковник, на счету моей роты тоже один танк. Конкретно, на счету бронебойщика Лемехова Ивана. Сам видел, как он подбил. В мотор попал, потому что танк встал, а вскоре и загорелся…

— Подтверждаю, — сказал я. — Лемехов из бронебойки даже самолет сбил.

Саратово располагалось у пересечения дорог. Противник превратил его в перевалочную базу снабжения своих войск. С захватом Саратова немецкая группировка, рвущаяся к магистралям на соединение с танковыми частями Гудериана, теряла важную коммуникацию. Время на внезапность было упущено. А гарнизон Саратова будет драться ожесточенно. Оставалась надежда на темноту немцы боялись ночных налетов: они к ним не привыкли, — и на необыкновенный, почти восторженный подъем красноармейцев, которые неудержимо рвались в бой.

Я шел с ротой старшего лейтенанта Астапова.

Луна поднялась и побелела от стужи. Она щедро устилала землю холодным, зеленоватым сиянием. В этом сиянии все заколдованно застыло, все пылало и искрилось. Тени от предметов, от идущих по дороге людей казались осязаемыми и черными, как уголь.

— Ну мороз завернул, черт возьми! — Астапов с восхищением озирался вокруг и толкал меня локтем. — А ночь-то какая, ночь-то! Взгляните, комбат, сюда!..

Слева от дороги стеной стояли темные ели, от вершин до корней обсыпанные снегом. С самой верхней ветки упал комок, ударился в белый пласт, покоящийся на широкой ветви ниже, отломил ком побольше, а тот, в свою очередь, обрушил уже нижний, тяжело нависший пласт, и потекла книзу раздробленная пыль, легчайшая, едва колеблемая в воздухе, усеянная лунными искрами.

— В такую ночь, комбат, — оживленно воскликнул Астапов, приостанавливаясь, — только бы кататься на русской тройке, с друзьями, из одних гостей в другие. С песнями. А, капитан?..

— Ишь чего захотел…

Меня догнал комиссар Браслетов, зашагал рядом, заговорил торопливо, обрывая концы слов, как