Я подал ей картину в раме из позолоченного багета — дешевую репродукцию с «Богатырей» Васнецова; древние воины сидели на могучих конях, взирая на необыкновенное зрелище.

Военный грузовик с пушкой на прицепе и с бойцами в кузове на большом ходу буфером задел повозку и опрокинул ее. Послышался треск дерева, звон стекла, скрежет железа и пронзительный женский визг. Вещи — осколками, щепками — рассыпались по мостовой: по ним, по «Богатырям» шагали люди. Куски зеркала отражали низкое, хмурое небо, голубые и студеные просветы между тучами…

Лейтенант Тропинин смотрел на эту процессию с горьким состраданием.

— Знаете, почему уходят люди? Думаете, все они трусы? Нет. Они потеряли веру в самих себя. А потерянная или поколебленная вера восстанавливается мучительно трудно. С болью, с душевной драмой…

— Чепуху вы говорите, — сказал я. — Народ, потерявший веру в себя, в назначение свое, обречен на гибель. И если бы это было так на самом деле, немцы уже маршировали бы по этой улице. — Я взглянул на Тропинина. — Вы сами, лейтенант, верите?

— При чем тут я? — Он зябко поежился, уклоняясь от ответа.

— А может быть, у Чертыханова спросить? Может быть, он потерял веру?

Тропинин усмехнулся.

— Этот человек, не сомневаюсь, лекцию прочитает. Образцовый советский боец…

Чертыханов задержал трех женщин, уныло толкающих перед собой детскую колясочку, видно, бабушку, дочь и внучку.

— Извиняюсь, тетя, — заговорил он учтиво, обращаясь к самой старшей, а перед молодой даже шаркнул сапогом, — куда вы направляетесь?

— Как куда? Немцы-то у Дорогомиловской заставы, говорят.

— От немцев скрываетесь! — Чертыханов рассмеялся и осуждающе покачал большой лобастой головой. — Извиняюсь за грубость и солдатскую прямоту, но вы дура-баба. Другого определения вам нет. Разве сможете вы убежать от немцев со своей колясочкой? У немца, гражданка, машины, танки, самоходки; куда вы от них скроетесь? Настигнет, как по нотам!.. Ну выйдете вы из города, а дальше что? Ночь наступит, холод, дождь, а у вас внучка, такая хорошенькая куколка… — Прокофий потрепал девочку по щеке. — Что будете делать? Ночевать проситься начнете — чертогов вам там не припасли. И вас не впустят — не вы одни идете, вон какая туча прет!.. На поезд не рассчитывайте — вагоны переполнены, войска перевозят… А на какие средства будете существовать? Не золото небось везете в колясочке-то…

— Да уж какое золото… — Женщина, вздохнув, растерянно посмотрела на Чертыханова, на его лицо, широковатое, с картошистым носом и маленькими, участливо и лукаво сверкающими умными глазами: то ли правду говорит, то ли врет?

— Вот и поворачивайте назад, пока не поздно. Немцы в Москву не пройдут. Это я вам заявляю категорически, как свой своим.

— Не пройдут? — с сомнением спросила женщина и вопросительно взглянула на меня.

— Он не врет, мать, — сказал я.

Сзади женщин приостановилась молодая пара — тоже с колясочкой — и прислушивалась к разговору: жена худенькая, бледная, болезненного вида, муж здоровый, ухоженный, в пальто хорошего покроя, в шляпе, вокруг шеи — мягкий, пушистый зеленый шарф, конец шарфа перекинут через плечо.

Мать девочки, потупившись, тихо произнесла:

— Может быть, вернемся, мама…

Девочка вдруг захныкала:

— Бабушка, я хочу домой!.. — Огромная людская толпа ее, должно быть, пугала.

Чертыханов шагнул к молодой паре.

— А вы, молодой человек? Не стыдно расписываться перед женой в собственном малодушии? Эх, люди!..

Жена сказала несмело, оправдывая мужа:

— У него бронь на руках…

— Себя можно забронировать, — сказал Чертыханов наставительно. — А совесть? Разве совесть забронируешь?

Молодой человек молчал, понурив голову.

Мы отодвинулись, чтобы не смущать их своим присутствием. Но Чертыханов исподтишка следил за ними.

— Глядите, товарищ капитан! — негромко воскликнул он, дергая меня за локоть. — Повернули! Повернули и уходят… Вот это агитация!

Неожиданно слева донеслись до нас отрывочные выстрелы. Мы с Тропининым переглянулись: что это могло означать?

— Идите в первый взвод, — сказал я Тропинину. — А я пойду взгляну, что там происходит…

— Моя помощь не понадобится? — спросил он.

— Нас вон сколько!

Я оглянулся — позади стояли Чертыханов с автоматом поперек груди и сержант Мартынов, который вел кассира; Прокофий нес увесистый портфель с деньгами… Мы направились вдоль улицы в сторону Спиридоновки.

В узком проезде между баррикад бойцы группы Пети Куделина задержали легковую автомашину. Вокруг нее бурлила толпа, в которой уже суетился милиционер. Рядом стоял седой, изысканно одетый человек — хозяин задержанного автомобиля. Впереди, рядом с шофером, сидела молодая женщина в пальто из серого каракуля, с девочкой лет пяти на коленях.

— Ты стрелял? — спросил я Куделина.

— Я, товарищ капитан. — Петя кивнул на милиционера. — И он тоже.

— Я же запретил тебе стрелять.

— А что было делать, товарищ капитан? Прут прямо на людей, слов не понимают. — Он указал на седого мужчину.

Милиционер, коренастый толстячок с круглым свежим девичьим лицом, спрятал наган в кобуру и рукавом шинели вытер вспотевший лоб.

— Смотри, какой затор устроил! Черт с ними, пускай выкатываются скорее. — Он с отвращением махнул рукой на машину. — Без них легче дышать будет!.. — Затем указал на проезжую часть улицы. — Вон ведь что делают…

Военные грузовики разворотили край баррикады — мешки с песком разорвались и рассыпались — и по тротуару объезжали легковую машину.

— У них документы в порядке, — пояснил мне милиционер, кивнув на хозяина автомобиля. — Это инженер с завода.

— Позвольте. — Инженер, надменно поджав губы, вскинул седую холеную голову, как бы показывая всем свой красивый профиль; черные, в мохнатых ресницах глаза сощурились.

Документы были оформлены наспех, подписи сделаны одной рукой, неразборчиво, печать, как бы сдвинувшись немного, смазалась… Было совершенно очевидно, что главный инженер энского завода самовольно оставил место службы… Я уже в десятый раз повторил один и тот же вопрос:

— Почему уезжаете? На заводе вам нечего делать?

Он едва удостоил ответом:

— Я уже объяснял: завод в основном эвакуирован в Челябинскую область. Его нужно строить заново, и я обязан быть там. — Он говорил отрывисто и высокомерно: было видно, привык командовать людьми.

— Почему же вы направляетесь в Горький? — спросил я.

Главный инженер еще выше вскинул голову. Он врал и заносчивостью своей пытался прикрыть и боязнь за свою судьбу, и растерянность, и тайную надежду на лучший исход.

— Мне необходимо заехать в Горький по делам завода. А вообще отчет давать я вам не обязан. Документы у вас в руках…

— Извините, — сказал я главному инженеру. — Мы вас все-таки задержим. До выяснения всех обстоятельств.