— Не знаю. А ты?
— Тоже не знаю.
— Когда мы увидимся?
— Завтра. Обязательно завтра.
Нина остановилась и, чуть запрокинув голову, посмотрела мне в лицо.
— Я ужасно соскучилась, Дима, сил моих нет! — Глаза ее влажно блеснули. Я осторожно обнял ее и поцеловал. Мы стояли, обнявшись, долго, безмолвно, несчастные и счастливые одновременно. Над нами нависали осенние тучи, исхлестанные фиолетовыми, как бы упруго звенящими струями, нас окружала тяжелая, каменная тишина, а темнота, казалось, была живая, шатающаяся от зарев. В висках у меня сильными толчками билась кровь…
В это время на Большой Бронной раздались крики: «Стой, стой!», одиночные выстрелы, затем последовал взрыв.
Чертыханов подбежал ко мне.
— Товарищ капитан, это наши!
Я посмотрел на Нину и Тоню.
— Одни доберетесь?
— Конечно, — ответила Тоня. — О нас не тревожься.
— Тогда уходите! — До завтра, Нина!..
Мы побежали к тому двору, откуда слышалась стрельба. Из ворот выкатилась грузовая машина. Она на секунду плеснула нам в глаза вспышкой фар, ослепила.
— Стой! — заорал Чертыханов, взмахнув автоматом. — Стой, говорят!
Правая дверца кабины приоткрылась, и в ответ ударил выстрел. Пуля тонкой струной пропела возле моего уха. Машина круто свернула вправо и рванулась вдоль улицы, в темень.
— Уйдет! — крикнул я.
— Не уйдет. — Чертыханов упал на одно колено и выпустил вслед удалявшейся машине одну очередь, затем вторую. Слышно было, как лопнули баллоны, мотор тяжко взревел и обода колес застучали по булыжнику…
Из машины выпрыгнуло четыре человека: двое из кабины и двое из кузова. Один из них, приостановившись на секунду, размахнулся и швырнул в нашу сторону гранату. Я едва успел крикнуть: «Ложись!» Граната взорвалась на тротуаре, возле окна полуподвала. Но человек, кинувший гранату, споткнулся: Чертыханов успел выстрелить в него.
К нам присоединилось двое бойцов — Петя Куделин и второй, видимо, раненный: он морщился и тихо вскрикивал от боли…
— До батальона дойдешь? — спросил я красноармейца. Тот кивнул. — Тогда иди. Там перевяжут.
Чертыханов влетел во двор, где скрылись бежавшие. Я поспешил за ним. Во дворе было темно и тихо. Прокофий скомандовал кому-то:
— Стой! Стрелять буду! — и выстрелил.
Завернув за угол сарая, я увидел прямо перед собой человека с круглым лицом, с железным, спрессованным навечно ежиком волос; он стоял, прислонившись спиной к стене, на меня глядели черные дыры вместо глаз. Он медленно занес руку, должно быть, с гранатой-«лимонкой», Чертыханов успел прикладом ударить по его руке, «лимонка» шлепнулась к ногам, и Прокофий сильным пинком отбросил ее; она ударилась в дровяной сарайчик и взорвалась. И где-то в глубине следующего двора раздался испуганный крик: «Немцы! Немцы в Москве!»
Здоровенный детина с черными дырами вместо глаз привычно выхватил из кармана нож и рванулся ко мне. И тогда я выстрелил в него в упор. Человек протяжно и глухо застонал и грохнулся на землю.
— Готов, — отметил Чертыханов.
— Возьми у него документы, — сказал я.
Чертыханов наклонился над убитым.
— Документов целый воз!..
Подошел Петя Куделин, горячий от возбуждения и в то же время огорченный.
— Сбежал, товарищ капитан. Все дворы проходные, разве найдешь… Не подоспей вы — все удрали бы.
— Никуда бы они не удрали, Петя, — успокоил я его. — Не мы, так другие схватили бы…
Мы вернулись к грузовику. Чертыханов влез в кузов и развязал брезент, прикрывавший груз. Я встал на скат и тоже заглянул через борт. В кузове аккуратно были уложены штуки мануфактуры, шерстяных и шелковых тканей, банки с консервами, мешки с мукой и сахаром, плетеные корзины с водкой и коньяком. А на самом дне — два мешка с тяжелыми четырехугольными предметами. Прокофий развязал мешок, вытащил один такой предмет и сказал:
— А напоследок — деньги, товарищ капитан. — Еще раз посветил фонариком и уточнил: — Тридцатки. Только из-под печатной машины. И во втором мешке тоже деньги, но, должно быть, сотенные: пачки-то побольше и потяжелее… Вот это хапанули! Вот это работа, товарищ капитан!..
— Ладно, — сказал я, спрыгивая с колеса. — Завяжи мешки так, как было. Дай мне фонарь.
Я осветил скаты. Они были прострелены в нескольких местах и изрублены ободами.
— Не дотянем, товарищ капитан, — сказал Чертыханов. — Разве на таких колесах доедешь?..
— На первой скорости доберемся, — ответил я. — Садись, Петя…
Чертыханов, свесившись через борт, заглянул ко мне в кабину.
— Товарищ капитан, давайте по пачечке захватим деньжишек-то, а? Все равно ведь несчитанные. Хоть гульнем напоследок вдоволь, как по нотам. Лицо его висело передо мной — лбом книзу — желтое, как фонарь. Он, прищурясь, смотрел на меня, ожидая, что я отвечу.
— Бери, если хочешь, — небрежно сказал я. — Хочешь пачку, хочешь две. Пожалуйста.
Желтый фонарь качнулся, взлетая вверх.
— Н-да, — проворчал Чертыханов. — Огорошили вы меня своим великодушием. Лучше бы накричали…
Я рассмеялся.
— Мрачно шутишь, Прокофий.
Чертыханов опять свесился ко мне.
— Вот ведь что удивительно, товарищ капитан: сижу я на деньгах — на миллионах! — от которых столько подлостей и преступлений произошло на земле и из-за которых, в сущности, эти вот бандюги носом в мусорную яму ткнулись, и мне хоть бы что. Сижу, как на мешке с картошкой. А вы только представьте: окончится война, вернусь домой, на свою калужскую землю, где теперь хозяйничают немцы, и знаю наперед: ни наркома из меня не выйдет, ни генерала, ни профессора. Буду выращивать хлеб, буду копеечку к копеечке приклеивать да подсчитывать, и жена появится — надо бога молить, чтобы кроткая попалась, не жадная, — сетовать буду: не хватает деньжишек. А ведь семейка образуется, детишки пойдут, их всех одеть надо, обуть, накормить. И буду я зимними долгими вечерами рассказывать им, детишкам, что, мол, сидел верхом на миллионах и ни одной что ни на есть завалящей бумажонки не присвоил, — не до того было. Да, жизнь… Трогать будем или ребят позовем? Перетаскаем все на руках?..
Я завел мотор, включил скорость, машина содрогнулась и стронулась с места, мотор надсадно выл, обода, пересчитывая булыжник, гремели и подскакивали, сотрясая машину.
К штабу мы тащились с полчаса. Чертыханов не выдержал тряски и соскочил на мостовую, зашагал вровень с кабиной.
— Ну ее к черту! Такая езда все кишки перепутает, как по нотам, ни один доктор не разберет, где начало, а где конец…
Я завернул за угол, на свою улицу. Прокофий забежал вперед машины и взмахнул автоматом. Я тут же выключил скорость.
— Ценный груз доставлен по назначению! — сказал Чертыханов, подойдя ко мне.
Я отсоединил зажигание и выпрыгнул из кабины. В радиаторе клокотала вода, из-под капота валил пар. Я приказал Чертыханову и Пете Куделину забрать из кузова мешки с деньгами и поставить еще одного часового: вдоль тротуара стояло уже до десятка машин и легковых и грузовых с грузом, укрытым брезентом:
