все они были надежно подготовлены для дальних перегонов…

В зале возле стеклянной перегородки стоял Браслетов и с необычным для него оживлением рассказывал о чем-то. Лицо его пылало, на переносье и на лбу вспыхивали капельки пота, даже мягкие завитки волос у висков были влажными, глаза блестели, выражая и удивление, и пережитый страх, и торжество. Он бросился ко мне, когда я вошел, и сжал мне руки выше локтей.

— Что сейчас произошло, капитан! — заговорил он, захлебываясь, глотая концы слов. Бойцы, находившиеся здесь, и задержанные внимательно слушали. Мы обходили квартал на Красной Пресне: я, сержант Мартынов, красноармейцы Середа и Седловатых… Поначалу все было тихо, мирно. Во дворы заглянем глухо, темно, одни дежурные у подъездов да на крышах девчушки, ожидающие налетов, чтобы тушить «зажигалки». И вдруг… — Браслетов даже присел, как бы от неожиданности. — В одном из переулков к нам подбегает женщина, очень встревоженная, на рукаве — повязка. Видать, дежурная. И говорит: «Вот в том пустом доме, что на днях разбомбили, в слуховом окне мелькают огоньки». «Какие огоньки?» — спрашиваем. «Какие? Сигнальные, — говорит. — В прошлую ночь тоже дежурила и тоже видела эти огоньки». Но тогда она подумала, что это ей просто показалось… Мы поспешили за женщиной. Она провела нас по переулку к тому дому. За ним начинался пустырь, а дальше шли корпуса фабрики… Ждем. И вдруг… — Браслетов опять присел, глаза округлились, он оглянулся, точно его подслушивали, и произнес почти шепотом: — И вдруг действительно зажглись огни, мигали фонарем: три раза коротких, один продолжительный и опять два отрывистых, точно высвечивали по азбуке Морзе… Огонь помигал, помигал и погас. Потом, через некоторое время, опять… Честное слово! Вот сержант Мартынов не даст соврать… — Браслетов повернулся к Мартынову.

Сержант, облокотившись на загородку, жевал булку с колбасой.

— Верно, товарищ капитан, — подтвердил он скупо и без особого интереса.

— Ну, а дальше, товарищ комиссар? — спросил Чертыханов, который любил рассказы о приключениях. Войдя, он швырнул на пол мешок с деньгами и уселся на него.

— Дальше было вот как, — еще более загораясь и волнуясь, заговорил Браслетов. — Я скомандовал: «За мной, ребята, только тихо. Мы его сейчас схватим…» Женщина подвела нас к дому, указала вход на второй этаж, на третий, а с третьего на чердак… Оказывается, днем она уже обследовала дом… То, что померещилось ночью, не давало покоя и днем. Ну, так… Браслетов смахнул со лба пот. — На чердак так на чердак!.. Полезли. Мартынов впереди, я за ним, а Середа и Седловатых за мной… Страшно было, капитан, честно говорю, сердце билось где-то возле самого горла, вот-вот выскочит наружу. Но лезу, сержант Мартынов не даст соврать… Потом Мартынов приостановился, схватил меня за плечо и потянул к себе. Я поднялся двумя ступеньками выше и встал вровень с ним. На чердаке что-то попискивало часто и ядовито, пронзительно. Послышались неразборчивые и отрывистые слова. Ничего не разобрать!.. Радио искажало голос… Вдруг мы отчетливо услышали, как один из находившихся на чердаке — а их было не меньше трех — сказал открыто и нагло: «Москва охвачена паникой, люди уходят из города. Сейчас самый удобный момент для захвата большевистской столицы. Ее можно взять голыми руками. Одним воздушным десантом, небольшим!.. Во что бы то ни стало прорывайтесь к городу, удачнее момент трудно придумать… Перехожу на прием». Слабый, искаженный голос опять что-то ответил… Я толкнул Мартынова локтем в бок: пошли… Он осторожно влез наверх, я за ним, потом Середа и Седловатых. Неизвестные были так увлечены своим занятием, что не заметили нас в темноте. А шум заглушала работа радиоаппаратуры… Я опять толкаю Мартынова: давай! Он как рявкнет своим нежнейшим голоском: «Руки вверх!» Те шарахнулись в стороны, в темноту. Но не растерялись, нет… О добровольной сдаче в плен не могло быть и речи, какое там! Схватились за оружие и давай палить. Нещадно! Двоих мы уложили на месте, третий пытался выскочить в слуховое окно. Еще секунда — и гоняйся за ним по крышам… Но Седловатых опередил его: ударил автоматом по башке. Свалил! Этого мы захватили живьем…

— Где он? — спросил я.

— Во дворе, — ответил Браслетов. — А передатчик с нами. — Он указал на рацию, стоявшую в углу.

Я отметил, что Браслетов — новый Браслетов — побеждал в себе самого себя, прежнего, и что победа эта воодушевляла и преображала его.

— Поздравляю вас с первым боем!

Он немного смутился, вытер лоб платком.

— Какой же это бой…

— Там, где стреляют по врагу, — бой, товарищ комиссар, — сказал я.

Мы зашли за перегородку. Тропинин положил передо мной и Браслетовым пачку документов.

— Я проверил, товарищ капитан. У большинства из задержанных документы и пропуска оказались поддельными. Им никто не давал разрешения на выезд. Они бросили занимаемые посты, производство самовольно, показывая этим самым дурной пример для других… А в общем, все они жулики, трусы и стяжатели, мелкие или крупные. Есть и провокаторы. Есть среди них и такие, у которых не оказалось документов…

Прежде чем разбираться в документах каждого, я попросил Тропинина:

— Позвоните майору Самарину, пусть пришлет людей, чтобы забрать мешки с деньгами…

Ночью был налет вражеской авиации, самый продолжительный и самый тяжелый. В районе Красной Пресни было разрушено четыре дома… Взвод лейтенанта Кащанова до самого рассвета тушил загоревшиеся здания, откапывал и вытаскивал из-под обломков, из подвалов, из заваленных убежищ женщин, ребятишек. Тут же оказывали первую помощь, отправляли в госпитали. Бойцы вернулись на Малую Бронную усталые, измазанные сажей, измученные страданиями людей, сразу же, как подкошенные, повалились спать…

Майор Самарин позвонил, когда на дворе было еще сумеречно: заметно ли с наступлением дня движение людей из города, многих ли нарушителей порядка, провокаторов и «прочей нечисти» мы еще задержали и многих ли расстреляли? Да, расстреляли!..

Я доложил, что задержанных около трехсот человек. Но что за день их наверняка прибавится, хотя паника, охватившая людей, идет на убыль. И что убито в перестрелках одиннадцать человек.

— Всего одиннадцать? И в перестрелках? — Вопрос прозвучал настолько резко и возмущенно, что я не узнал майора, всегда такого доброго, рассудительного и чуть-чуть усталого. Его как будто подменили. Он спрашивал меня об этом уже третий раз, и с каждым разом голос его делался все нетерпеливей и повелительней. — Товарищ капитан, приберегите ваш гуманизм для более подходящего времени. Для мирного! Зачем вы держите этих людей? Для коллекции? Вы читали приказ? Так выполняйте!..

— Слушаюсь, товарищ майор! — ответил я и медленно положил трубку.

И комиссар и начальник штаба смотрели на меня испуганно и вопросительно. Браслетов мгновенно побледнел. Я сказал ему нарочито спокойно и даже небрежно:

— Николай Николаевич, отберите несколько человек. Надежных, с крепкими нервами.

Он побледнел еще больше, лоб покрылся испариной, пальцы, перебиравшие бумажки на столе, задрожали.

— Сейчас отберу, — ответил он, поняв, зачем мне нужны были надежные бойцы. — Сейчас, сейчас, — повторил он и вышел из-за перегородки в зал.

— Товарищ лейтенант, — обратился я к Тропинину, — проследите, чтобы все было так, как надо. Полный боекомплект.

Тропинин выпрямился, нервным, торопливым жестом расправил гимнастерку под ремнем, огромные бледно-синие глаза его взглянули на меня смятенно, с нескрываемым ужасом и болью. Не проронив ни