нас за роскошь, в какой мы жили, такого бедняка в два счета приручали: чтобы заткнуть ему рот, хватало кувшинчика сидра и миски фасоли… Вот, Виллем, каков на самом деле человек, которого ты, как тебе казалось, знал и к которому, может быть, питал уважение! Как видишь, я зауряден, избалован с колыбели, отродясь не тратил сил, чтобы раздобыть себе кусок хлеба…
Деруик, почувствовав, что его прокушенной ноги призывно касается чужая нога, сморщился и отодвинулся, но Паулюс и не подумал извиниться — просто стал заигрывать со здоровой ногой. Однако надо было хоть что-то сказать в ответ…
— Сударь, вы лжете! — возмутился Виллем.
— Нет, я сказал правду. Неужели ты думаешь, что можно стать регентом и ректором латинской школы только благодаря собственным заслугам? Что можно купить восемь домов, и кареты, и лошадей на собственные сбережения?
— Конечно, можно. Наш народ на такое способен. У нас простые торговцы могут занимать самые высокие должности.
— Да, да, кое-кого из них терпят в генеральных штатах, чтобы ввести народ в заблуждение! Но можешь не сомневаться — у любого из хозяев страны и богатство давнее, и род старинный. До того как я сам стал господином Берестейном, так же звался мой отец, и его отец, и отец его отца! Мир, меняясь на поверхности, по сути остается прежним. Время принадлежит сильным, вам дают лишь попользоваться им. Наши шансы из века в век укрепляются, а вам приходится все ставить на кон в одной недолгой жизни, ну и как же вам при всем при этом возвыситься?
Виллем счел для себя делом чести пропустить выпад мимо ушей, но ему не хотелось, чтобы последнее слово осталось за регентом, и он снова перешел в наступление:
— Если это так, сударь, зачем вы мне покровительствуете? Почему хотите, чтобы я шел с вами в эту таверну за тюльпаном? Вам же проще простого купить Semper Augustus на собственные денежки, верно? Или заплатить кому-нибудь, чтобы он прикончил Хуфнагеля и забрал цветок…
— Затем, дружок, что я хочу тебе счастья, а еще потому, что отец о тебе беспокоится.
Тут господин Берестейн небрежно бросил на стол письмо с инициалами Корнелиса и сломанной печатью Пернамбуко. Виллем схватил письмо, прочел, изумился, даже всплакнул, узнав, что отец поручился за него. Паулюс все это время молчал и заговорил снова, только насладившись произведенным эффектом.
— Я предложил тебе сделку, — произнес он, — и от своих слов не отказываюсь. Если при твоем содействии мне достанется Semper Augustus, долг в десять тысяч гульденов будет списан, одновременно будут сняты все обязательства с твоего отца и не останется никаких помех союзу Петры и Элиазара… Если же этого не произойдет… Ты знаешь, что правосудие всегда на стороне богатых, ну и я сделаю все для того, чтобы оно как можно более сурово обошлось с твоей семьей. Помни: решается твоя судьба, приходи сегодня после шести в «Золотую лозу»!
Деруик, прихрамывая, поплелся к двери, но переступить порог не успел — Паулюс его окликнул:
— Мальчик! Это еще не все… Запри дверь и вернись.
Ректор откинул гульфик, спустил свои широкие короткие штаны и без всякого стыда, даже с некоторым хвастовством, выставил напоказ торчащий член — такой же, впрочем, корявый, как и все прочие части его тела. Виллем опустился на колени и приоткрыл рот…
Свернув на Крёйстраат и еще издали увидев перед своим домом скопление людей, Виллем подумал, что стряслась беда, пришпорил коня и вихрем пронесся сквозь толпу, теснящуюся у ворот.
— Яспер! Петра! — приложив руки ко рту рупором, прокричал он.
Ни брата, ни сестер нигде не было видно. Виллем спешился и, опираясь на костыль, который дал ему ректор, но все-таки слегка подволакивая ногу, пошел к дому, двери и окна которого были распахнуты настежь. По саду безо всякого стеснения бродили какие-то люди, с любопытством разглядывая и громко обсуждая перемены. Виллем раскрыл было рот, чтобы криком разогнать всю эту толпу, но тут соседи узнали молодого хозяина и с радостными восклицаниями бросились к нему. Его поздравляли, хватали за руки, хлопали по спине, однако он, услышав голос спешившего к нему через сад Яспера, высвободился из очередных объятий и кинулся навстречу брату:
— Можешь объяснить, что здесь происходит?
Младший, улыбаясь, показал наверх, Виллем поднял глаза и посмотрел на крышу — туда, куда были устремлены все взгляды. А там, на верхушке высокой трубы, вил гнездо аист, по всей видимости — молодой самец: приносил в клюве веточки ивы и орешника, терпеливо прилаживал одну к другой, старательно их переплетал. Сейчас уже у него получилось нечто вроде венка из веток размером со сковороду для каштанов, в просветах которого мелькали тонкие длинные птичьи ноги.
— Ну, аист, и что с того? — проворчал Виллем.
— Как что? Разве ты не знаешь, что говорят про аистов и про трубы, на которых они вьют гнездо?
— Должно быть, что они эти трубы загаживают? Очень досадно, наша-то совсем новенькая!
— Ой, ну ты что, братец! Всем известно, что аисты приносят счастье! И дом с гнездом на крыше ценится вдвое дороже!
Старший в раздражении сплюнул.
— Да мне-то что за дело до этого, Яспер? Наш дом не продается, а эта куча хвороста на трубе только дыму дорогу загораживает. Ладно, хватит, давай-ка объяви нашим гостям, что театр закрывается. По-моему, им слишком уж понравилось топтать у нас траву и разбрасывать гравий! Эй, убирайтесь отсюда, ну, живо!
Виллем угрожающе замахнулся костылем, и младший брат, не дожидаясь, пока костыль опустится на чью-то спину, стал мягко, но решительно вытеснять со двора зевак. Когда толпа рассеялась, Виллем увидел сестер: удобно устроившись на ступеньках крыльца, девушки болтали с группкой красавчиков своих лет, кукольных рыцарей без единого волоска над верхней губой, зато в золоченых поясах и кружевных гетрах. Петра, спрятавшая в складках платья правую руку, чтобы не видно было обручального кольца, судя по всему, пользовалась грандиозным успехом, и этого старший брат не мог стерпеть.
— Господа, у меня для вас печальные новости! — объявил он. — Вот эта барышня помолвлена, а той не нужны любовники!
Затем, исхитрившись не выпустить костыля, ухватил двоих из мальчишек за воротники и потащил к воротам. Остальные перепугались и, наспех раскланявшись с сестрами, убрались сами. Поскольку двор к тому времени опустел, можно было наконец запереть ворота.
— Ну вот, теперь еще и наших друзей выставляют из дома! — возмущалась загнанная братом на верхнюю ступеньку крыльца Харриет, дрожа от ярости.
— Чего раскудахталась-то? — усмехнулся Виллем. — Обычное дело: брат вступился за твою честь, ты должна быть мне благодарна! — И, повернувшись к стоявшей рядом, скрестив руки на груди, надутой Петре, добавил: — Сестрица, нам надо поговорить о твоем поведении в мастерской Юдифи Лейстер. Паулюс все мне рассказал… Ты с ума сошла? Хочешь, чтобы Элиазар отказался от тебя, еще не женившись?
— Вот и прекрасно, если откажется! Мне вовсе не хочется, чтобы он на мне женился!
Виллему попалась под руку Фридина плетеная выбивалка для ковров, и, схватив ее, он принялся методично лупить выбивалкой по стене дома.
— Ты должна извиниться перед Элиазаром! — приказал старший Деруик.
— И не подумаю.
— Не только подумаешь, но сегодня же вечером ему напишешь. Причем я сам продиктую тебе каждое слово. А завтра на рассвете ты отправишься к Берестейнам и сама отдашь письмо Элиазару!
Петра вскинула брови — это означало у нее презрительный отказ.
— Даже и не надейтесь на такое, братец. Человек, которого вы называете моим женихом, мне противен, и я лучше умру, чем возьму его фамилию!
У Виллема задрожали руки. Он уронил выбивалку, неуклюже нагнувшись, поднял и стал загонять сестер в дом, подталкивая их рукояткой. Фрида, увидев, как следом за девушками входит их брат с выбивалкой в руке, испугалась: беды не избежать, — но едва дверь закрылась и не стало чужих глаз, Виллем сразу же сделался сговорчивым и почти ласковым:
