так убежденно, что меня никто не прервал, пережил свою собственную историю по второму кругу.

Когда я закончил и взволнованно молчал, киношник оказался тем, кто злостно вырвал меня из моего сна. Хайн невозмутимо сказал: «Мне твоя история кажется неплохой, тебе следует доработать ее, может быть даже как фильм. Или даже в оперетту:,Госпожа Луна на современный лад, — свяжись с композитором.

В моей голове жужжало, словно меня окружил пчелиный рой. «Если бы только они появились», простонал я, «этот триумф я хотел бы пережить. Но я знаю, что в вашем тривиальном существовании нет места экстраординарному. Я все это всего лишь выдумал. Ладно, пусть будет так…»

— Будь добр, Францискус мне твоя история понравилась, — утешила меня Регина, — не волнуйся ты из-за них, они ничего не смыслят в искусстве. Тебе не было страшно ходить ночью по лугу?

Я воспрянул еще раз. «Вы, слепцы, вы несведущие, я клянусь, что сказал правду!» крикнул я таким голосом, словно хотел обратить язычника в истинную веру.

— В книгах я уже читала нечто подобное, — сказала Розочка. — Только эти три маленьких космонавта мне не нравятся. У них должны быть щупальца и огромные яйцеподобные головы. Я видела один фильм, в нем тоже вдруг всплыли существа с другой планеты. Они выглядели очень интересно, как твой упитанный кот, но много больше в размерах. В животах у них были электронные приборы — настоящие злодеи…»

Алкоголь замутил их рассудок, звездные дали отделяли меня от них и других людей. Хайн спорил с Эрхардом о проблеме исполнения в кинематографе. Потом вмешался Борода, все перебивали друг друга, никто не мог понять даже собственных слов. Пудовкин, Эйзенштейн, поп и оп, обнаженные или одетые — слова высекались словно искры. Моя история, важнейшая вещь в этом мире, казалось, уже забыта.

Я глотнул из бутылки, боролся с нарастающим сомнением, видел, как аптекарша разговаривала с травой. Уже потом я заметил, что это была такса, которую она хотела научить трюкам. Следовало ли мне показать ли им отпечатки на лугу? Но даже этого тщедушного доказательства уже не было. Трактористы уже давно все выровняли. Я свалился в кресло-лежанку, мысленно превратил всех в кабанов и кроликов.

Регина подошла ко мне, произнесла серьезно и взвешенно: «Знаешь, Францискус, мне кажется, я понимаю тебя. Ты ищешь аллегорию для своей работы. Чудненько, плакат, мир будущего и все такое, но где же отношение к дню сегодняшнему? Какой прок сегодня от Ефлемеевой звезды? Я немного навеселе, я признаю это. Но все же мой взгляд самый ясный в этой компании. Поэтому я говорю тебе: Пока мы не справимся с проблемами современности, мы не доживем до мира будущего…» Что она хочет от меня, отчужденно подумал я, почему она меня агитирует? У гриля Эрхард громогласно возвестил конец жарки… Это было волшебное слово, дискуссии сию же минуту свернулись. Борода разрезал жаркое, Розочка принесла белый хлеб из кухни, Тео нашел банку соленых огурцов. Я забыл о своем проблемах, и как гостеприимный хозяин раскладывал еду по тарелкам. Мы глотали, жевали и чавкали, чувствовали себя отброшенными в каменный век.

— Господи, как это прекрасно, — увлеченно стонал Борода. — Я всегда хотел однажды поглощать еду и чавкать как древние германцы и бросать остатки луговым собачкам.

Он швырнул наполовину объеденную кость за плечо. Такса Тео, «луговая собачка», не знала, куда первым делом бежать. Со всех сторон ему летели кости и остатки мяса. Вальди хрюкал от удовольствия. Мы поглотили молочного поросенка с толком и расстановкой. Все различия во мнениях были забыты, жаркое, свежий белый хлеб объединяли нас в круг единомышленников. Эрхард пожелал танец баядера и назвал себя шейхом из Недшда. Под звуки музыки из радиоприемника Хайн и Тео танцевали с девушками вокруг барбекю. В темноте, освещенные только костром, они были похожи на вдруг появившихся призраков.

Более или менее мы все вылезли из своей кожи. Эрхард положил остатки от старой ограды в костер, вверх устремились языки пламени. Искры разлетелись словно светящиеся червячки по окрестности. Стало настолько жарко, что нам пришлось потушить часть костра.

Еда несколько протрезвила меня, мне казалось, что взгляд у меня был яснее, чем у остальных. Немного покачиваясь, но твердо решив, справиться с опьянением, я пошел на кухню, чтобы попить воды. Чистая ключевая вода из насоса освежала словно нектар. В окно кухни я смотрел на луг. Прожекторы тракторов сновали вверх вниз. Всё так и должно было случиться, с грустью подумал я, жизнь продолжается, как ни в чём не бывало. А вообще происходило ли что-либо?

Постоянно преследовавшая меня насмешка, которую я получал взамен, начала сказываться. Я стал нерешительным, меня терзали сомнения. Не случилось ли так, что мысли о желаемом стали идеей фикс? Не могли ли быть так, что остальные, скептики и насмешники, были правы в том, что этот был лишь плод моей фантазии, вызванный постоянными умственным напряжением и эскизами плакатов для выставки? В конце концов, и мой сосед тоже был уверен в том, что видел палатку на лугу. Хотя он позднее подвергал сомнению свое наблюдение.

«Мир будущего» — чем больше я сравнивал причину со следствием, тем неувереннее я становился. Продукт фантазии; твердишь себе что-либо на протяжении долгого времени, пока желаемое не начнет приниматься за действительное.

На мгновение я серьезно помышлял о том, чтобы проконсультироваться у врача. Я окончательно решил, уйти от воспоминаний, и даже почувствовал огромное облегчение от осознания себя жертвой помутнения рассудка. Это было обыкновенное приспособление к воле и мнению окружающих — не состояла ли вся жизнь из приспособлений? Потерявший иллюзию порой мудрее того, кто нашел истину…

Они правы в том, что считают тебя сказочником, сказал я самому себе, ты всё это просто выдумал. Просто выдумал… Я повторил эти слова и довольно засмеялся. Теперь я мог даже что-нибудь приврать и послушаться доброжелательных советов. «Госпожа Луна на современный лад» — почему бы нет? Мысленно я находил новые подробности, обрабатывал их.

Регина прервала мою медитацию, пришла, тоже ведомая жаждой, на кухню. «Вот где наш космонавт. Будь добр, Францискус, налей мне воды».

Я наполнил ее бокал. «Знаешь, Регина, перед этим ты сказала кое-что очень разумное, я имею в виду твое замечание по поводу моего бреда. Мой плакат и отношение к сегодняшнему дню. Так оно и есть. Мы сначала должны справиться с проблемами настоящего, если хотим пережить мир будущего. То, что рассказал тогда, конечно выдуманная история — ты это, наверное, сразу заметила…»

Они неторопливо выпила содержимое бокала, вымыла его и затем задумчиво сказала: «Выдумка или правда, история тем временем настолько прекрасна, что разницы не увидишь. Дело не в том, выдуманы ли они. В любом случае, своей историей ты разбудил духов. Они сели вокруг костра и слушают доклад Хайна о доисторических космонавтах».

— Именно Хайн, — пробормотал я. — Почему ты не слушаешь? Вальпургиева ночь, кажется, не приводит тебя в восторг».

— Нет, — открыто сказала она, — я не лишена чувства юмора, но делу время, а потехе час. Я бы с удовольствием посмотрела бы не наброски твоего плаката — или это секрет?

— Это еще пока только наброски, Регина. Я не очень-то охотно показываю неготовые вещи, но пошел в рабочий кабинет и дал ей блок эскизов.

Она изучила рисунки, затем высказала свое мнение по наброску, который нравился мне меньше всего.: «Этот нравится мне больше всего.»

— Почему? Это еще совершенно сырая идея.

Она сказала: «На всех других набросках ты все время придерживался заголовка: Мир будущего. Смотрящий видит только, что могло быть или будет. Здесь же ты, напротив, попытался показать развитие. Я немного понимаю в графике, мне кажется лучше, если будущее не изображается в виде календарного листа. Оно неотделимо от прошлого; каждое поколение передает свой опыт дальше. Таким же образом я представляю себе то, что ты показал здесь».

Ее скромная похвала пошла мне на пользу. «Я точно так же себе это и представлял, но непонятно, если подобную тему нужно изложить другому, сразу замечаешь, что ничего не смыслишь в этом. Как часто люди умничают, говоря o кибернетике, ядерном синтезе и прочих вещах. Но если проверить их знания критически, так выясняется, что они имеют обо всем лишь смутное представление. Со мной в эти дни происходило то же самое. Дошло даже до того, я даже набрел на безумную идею. Космонавты…»

Регина отреагировала на мою самокритику утешающим замечанием, что осознание собственного невежества это первый шаг к знанию. «Как жаль, нельзя дожить до ста пятидесяти или двух сотен лет, — с сожалением сказал она, — я бы с удовольствием дожила бы до мира будущего».