Обвилася вокруг веранды Ее швейцарско-швабских ферм, Но неуклюжие шаланды, Днестра янтарных эпидерм Едва касаясь, больше манят Трехлетку в бархатном костюме, Что, арабеской килей занят, Ребяческой отдался думе. Над ним запыленных акаций Дождя алкающий шатер, За ним Кановы томных граций Из алебастра мертвый взор. В душе воробушка щебечет Его невинный целый день: Познанья в нем угрюмый кречет Не описал немую тень. И мотылек в ней и стрекозы, Лягушек заревой концерт И чайные открыли розы Природы радужный конверт. Конверт, в котором сам недавно, Как аллилуйно чистый звук, Куда-то он струился плавно, Пока из материнских рук Божественным комочком нервов В сподвижничества старый мир Он в воплощеньи уж не первом Явился в Божий монастырь. Как личика его прелестен Нераспустившийся бутон, Как много бессловесных песен Лазури голубой фестон Ему уже сказал без цели И шаловливо и легко, Как Пана сонные свирели Ласкают нежное ушко! Но пошлость и людская злоба Его впервые сторожат И, притаившись, смотрят в оба, Как на беспризорных княжат Завистливый и обойденный Престола жадный претендент. Вот жала кончик раздвоенный, Вот и чешуйчатый сегмент – Змеи, которую сегодня Подвыпившим мастеровым Зачем-то обернули сводни Со смехом старческим и злым. Качаясь, пыльною дорожкой Он шел чрез сжатые поля И в такт с задорною гармошкой Писал ногами вензеля. Но, заприметив мальчугана, Мать помянул зачем-то вдруг И взвизгнул хрипло и погано, Как ржавый плотничий терпуг. И тению своей громадной Покрыл дитя, как нетопырь. «Ишь ты какой малец нарядный! Ты чей же будешь-то, пузырь?» Ребенок удивленно глазки Поднял, мечтавшие дотоль, И, вместо зефировой сказки, Дохнул в них пьяный алкоголь – Из рта, кишевшего словами Познанья истины плотской, И на костюмчик с кружевами
