До стона, до озноба, до восторгамы вглядывались в эту синеву…Прекрасная!Нельзя тебя отторгнуть.Ты — это жизнь.Ты есть — и я живу.…Я помню час, когда, толкнув рукойокошко, перекрещенное слепо,я в одичавший зимний угол свойвпустила полднем дышащее небо.Я отойти не смела от окна!Слепорожденный в первый день прозреньяглядел бы так, с таким же изумленьемна всё, что знал под именем «весна»!6…А в темноте, почти касаясь кровли,всю ночь снаряды бешеные шли,так метров семь над сонной нашей кровью,и рушились то близко, то вдали.Ты рядом спал, как спал весь город — камнем,сменясь с дежурства.Мы с утра в бою…Как страшно мне.Услышав свист, рукамия прикрываю голову твою.Невольный жест, напрасный — знаю, знаю…А ночь светла.И над лицом твоимс тысячелетней нежностью склоняясь,я тороплюсь налюбоваться им.Я тороплюсь, я знаю, что сосчитансвиданья срок. Разлука настает.Но ты не знай… Спи под моей защитой,солдат уставший, муж, дитя мое…Три выстрела — три грохота подряд.Поблизости… Пока не в наш квадрат……А рядом, в изголовье надо мною,охапка веток, полная весною, —ты с фронта, из Рыбацкого, принес…Как пахнут листья, господи, — до слез!Так ты вернулась, встала в изголовье,о молодость… твой запах узнаю.Сплети ж с моей сегодняшней любовьювсю чистоту и трепетность твою,верни мне всё… Свистит. Опять фугас!Сюда идет… Враг обнаружил нас,засек, нашел, сюда кладет снаряды,невидимый, нацелился в упороткуда-то из гатчинского сада,от царскосельских дремлющих озер, —сюда идет… В ночной молочной дымкея узнаю, безносый невидимка,тебя. Ты приходил ко мне зимой.Свистишь? Свисти. Я принимаю бой.Ты утопить хотел меня в отеке.Ты до костей обтягивал мне щеки.Ты мне глаза мои вдавил в глазницы,ты зубы мне расшатывал во рту,ты гнал меня в подвалы, в темноту,под свод психиатрической больницы…Но меж развалин горестных и дымных,в ожогах вся, в рубцах, в крови, в золе,я поднялась, как все, — неистребима,с неистребимой верностью Земле,и здесь, под этой обреченной крышей,нашла возлюбленного своего.Он рядом спит. Он жив. Он мирно дышит.Я ни за что не разбужу его.
