Отчего бы и не признаться откровенно — чем больше я черствел, листая папки с делами, тем больше мне хотелось найти любовь всей моей жизни, свою вторую половинку, загадочную спутницу, которая будет встречать меня дома и обнимать по утрам. Женщину, которая в ночь с пятницы на субботу приготовит салат для общего стола и будет общаться с женами и подругами моих сослуживцев; женщину, которую я смогу представлять: «Моя жена»… Меня соблазняли любящие, ревнивые, собственнические нотки в стихах Брейтена Брейтенбаха. Я был очень одинок; я ощущал свою пустоту, неполноту. Шли месяцы, а внутренняя пустота все разрасталась. Работа тоже способствовала пустоте. Я все более отчаянно искал свою вторую половинку. Надо сказать, что Кейптаун — настоящая Мекка для неженатых мужчин, представителей среднего класса. Соотношение мужчин и женщин весьма благоприятно для нашего брата, да и сослуживцы обожают играть в популярную игру «найдем подружку полицейскому».

Именно по этой причине на наших, так сказать, корпоративных вечеринках я редко бывал один. Подружки, с которыми я вечером в субботу жарил мясо, как правило, утром в воскресенье просыпались в моей постели. Я готовил воскресный пир для двоих, и мои спутницы с восторгом помогали мне. После обеда, сонные, пресыщенные, мы старались удовлетворить основной инстинкт на диване в гостиной или на кровати в спальне. А в понедельник я возвращался на службу и снова бродил по самым темным закоулкам мира, где требовались другие основные инстинкты.

Нагел был моим напарником. Нас с ним связывали странные отношения. Иногда мы с Нагедом становились похожи на давно женатых супругов: мы проводили целые дни в мелких стычках. На поверхности наши отношения характеризовал нескончаемый конфликт, но в глубине таились уважение и любовь, способные вынести все.

Наши отношения закалились в ходе работы, когда мы вместе противодействовали насилию, крови и убийствам. Целых два года мы плечом к плечу стояли на линии огня. Нам пришлось расследовать все возможные преступления, совершенные человеком против человека. Когда мы шли по следу преступника, мы забывали обо всем на свете.

Нагел был малообразованным человеком и не стремился учиться. Он заявлял: нельзя достичь вершин в полицейской службе по учебнику или слушая лекции. Он терпеть не мог притворяться, еще меньше любил, так сказать, расшаркиваться в повседневном общении — не любил лжи во спасение, ложной вежливости, символов более высокого социального статуса.

— Полное говно. — Таков был его обычный приговор. При этом он покачивал головой в ответ на все, что казалось ему бессмыслицей. Он употреблял это выражение часто, его да еще бесконечные вариации другого популярного бранного слова. Именно Нагел научил меня ругаться. Привычка постоянно вставлять в речь непечатные слова была заразительной, как опасный вирус.

Нагел был единственным детективом в отделе убийств и ограблений, которого не волновало бессердечие нашей работы. Криминальные наклонности он считал неотъемлемой частью рода человеческого. А свою роль видел в том, чтобы помочь правосудию восторжествовать. Он выслеживал и ловил убийц, насильников, воров, не думая о них, не мучаясь, не пытаясь поставить себя на их место или на место жертвы. Я вовсе не хочу представить Нагела человеком с тонкой душевной организацией, огрубевшим от общения с подонками общества. Нагел был примитивен по натуре, и потому, наверное, он был лучшим полицейским из всех, кого я знаю.

Мы постоянно ссорились. Мы спорили по любому поводу. Характер и мотив преступления, психика убийцы, зловещие улики, ход следствия и так далее — все становилось предметом стычек. Нагел был в курсе моих внушительных научных достижений, но не питал ко мне никакого почтения. Возможно, полковник Вилли Тил знал заранее, что Нагел станет именно таким наставником, для которого моя биография не представит угрозы. Нагел абсолютно не сомневался ни в своих взглядах, ни в методах работы. Он часто раскрывал преступления, руководствуясь своей потрясающей интуицией. Но, случалось, успех приходил после того, как я кропотливо копался в мелочах, призывал на помощь психологию, которую американцы сейчас столь претенциозно обозвали «судебной криминологией». Тогда Нагел меня хвалил — весьма своеобразно:

— Опять птица удачи нагадила на твоем долбаном крыльце!

Через несколько месяцев о нас с ним заговорили. Мы с Нагелом были самыми лучшими, нас призывали на помощь, если другие заходили в тупик. Безусловным лидером в нашей группе был Нагел. Рядом с ним я был подручным, которому еще предстояло многому научиться. Я был при Нагеле, как Санчо Панса при Дон Кихоте. Такая роль вполне меня устраивала. Благодаря Нагелу я сделался своим в отделе убийств и ограблений. Он так часто издевался над моими научными достижениями, что и остальные сослуживцы вскоре перестали уважать мою докторскую степень. Он постоянно дразнил меня, но беззлобно. Постепенно меня приняли за своего, хотя считали немного чудаком.

Сослуживцы уважали меня, как раньше уважали университетские преподаватели. Как же приятно, когда тебя гладят по шерстке! Меня часто хвалили. Постепенно я привык к новой жизни и радовался произошедшим во мне переменам. Нельзя сказать, что я был особенно счастлив, но я не был и несчастен, а в нашей жизни это что-то да значит. Многие завидовали моему холостяцкому существованию. А мне по- прежнему хотелось встретить свою вторую половинку, влюбиться. Окончательно и бесповоротно.

Я томился. И желал.

А со своими желаниями надо быть очень осторожным!

В начале седьмого утра ван Герден и Хоуп поехали к ней в контору; по пути ван Герден то и дело оглядывался назад, но видел только фары других машин, неразличимых в темноте.

— Как по-вашему, что он сделает, когда увидит статью в «Бюргере»?

— Схлебюс?

— Да.

Ван Герден задумался.

— Нападение на автостраде не свидетельствует о большом уме. Схлебюс нетерпелив. Он деятель, а не мыслитель. Ему бы сейчас отсидеться, залечь на дно, сбежать, пока все не успокоится, — даже за границу. Почему он не бежал? Потому что не может не дать сдачи? Потому что привык решать все свои проблемы с помощью силы?

Хоуп улыбнулась:

— Ну да. Такой Затопек ван Герден для бедных…

Она шутила беззлобно, но сравнение ван Гердену не понравилось.

— Если он безнадежно глуп, он будет стрелять. Если хочет выжить, попробует договориться.

— Затопек, вы когда-нибудь вернетесь в полицию?

— Не знаю.

Хоуп помолчала.

— А в университет?

— Не знаю.

Когда они проехали перекресток Ратанга, ван Герден сказал:

— Возможно, я найду для себя другую работу. Что-то совершенно другое. Если не сумею вернуться ни туда, ни туда. — Он снова обернулся через плечо и посмотрел назад.

Пока Хоуп отпирала дверь, ван Герден сжимал под ветровкой «хеклер-кох». Потом она пошла варить кофе, а он направился в комнатку с телефоном, положил на стол блокнот и ручку, сел.

Блокнот и оружие. Он всегда предпочитал первое.

Хоуп вернулась, неся две кружки.

— Сегодня опять будет куча бесполезных звонков?

— Да, наверное. Как всегда.

— Как по-вашему, почему люди обвиняют близких в самых тяжких преступлениях?

— Хоуп, в нашем мире столько несовершенства. Мы причиняем друг другу много зла…

Она села напротив, глянула ему в глаза. И вдруг спросила: