земную тяжесть бренной плоти. Открыв глаза, Роун понял, что вернулся в мир, и услышал сердитый голос Лампи:

— Где это ты снова пропадал? Я сразу по твоему виду понял, что ты не спал.

— Путешествовал.

— Ты же обещал мне этого не делать!

— Я был не в Краю Видений. Я могу покидать свое тело и видеть то, что происходит вокруг. Правда, очень далеко я улетать не могу. По крайней мере, пока.

— Вечно ты что-нибудь новое придумаешь, — посетовал Лампи.

— Ничего в этом нового нет. Мне и раньше доводилось такое делать. — Роун, пошатываясь, поднялся, ноги и руки были как ватные.

— Ты сидел в этой позе все время, пока я отсутствовал?

Роун потопал ногами, сделал несколько упражнений руками, чтобы разогнать кровь.

— Только вот, понимаешь, я не очень чувствую, как в этих путешествиях течет мое время. Мне-то казалось, что прошло всего несколько минут!

Лампи усмехнулся.

— Ничего удивительного, что у тебя ноги и руки затекли, — меня здесь весь день не было. Видел что-нибудь интересное в своих скитаниях?

— Ворона видел. С фандорами. Никак в толк не возьму, почему он оказался с ними? Они вроде как к схватке с кем-то готовились.

— Они далеко были? Роун покачал головой.

— Не знаю. А еще я тебя видел с Мизой.

Но вместо смущения или неловкости, которые он ожидал увидеть, Лампи опечалился.

— Прости. У вас что-то не заладилось?

— Да нет… Она учила меня их языку, он просто потрясающий. К концу дня мы уже стали немного понимать друг друга.

— Что же тогда физиономия у тебя так вытянулась?

Роун подумал, что встреча с Мизой вызвала у Лампи воспоминания о Лелбит, но в голосе друга ему послышалось совсем не сожаление.

— Что случилось? Мне надо это знать.

Лампи поднял голову, пристально посмотрел Роуну в глаза и заговорил с необычайным волнением:

— Все дело в том набеге кровопийц на Праведное…

— В тот день я многих из них сбросил со стены. Мы сражались за наши жизни.

— Они тоже, — ответил Лампи. — Правитель Брак пытался отравленной водой из озера затопить их туннели. Это случилось, когда их мужчины были на поверхности. Браку как-то удалось найти вход в один из их туннелей, и он распорядился закачать туда смертоносной воды. Погибли сотни хроши, в основном женщины и дети. Когда мужчины вернулись и узнали о случившемся, они обезумели от ярости и горя. Вот тогда-то они и решились на то, чего никогда раньше не делали.

Роун был потрясен. Он на себе испытал коварство и жестокость правителя и прекрасно понимал, что тот способен на массовое убийство. Все, что он знал о том сражении, оказалось ложью, и, хотя он не сомневался в истинности слов Лампи, ему надо было вернуться к событиям того дня, чтобы сопоставить свои воспоминания с тем, о чем поведал ему друг.

— Вот, значит, почему кровопийцы оказались настолько неподготовленными к сражению — у них были только лестницы для штурма крепостных стен. А боли они, казалось, не чувствуют из-за того, что обезумели от горя…

— Одной из убитых была мать Мизы. А сама она не смогла удержать отца от участия в битве. Он одним из первых влез по лестнице на стену.

— Я помню… — подавленно сказал Роун.

— Почти никому из кровопийц не удалось спастись от наемников. Тех, кого они после битвы нашли живыми или мертвыми, побросали в озеро. Но один из молодых воинов, которому удалось вернуться живым, рассказал Мизе, что человек, одетый не в такие, как у остальных, одежды, оттолкнул от стены лестницу, по которой поднимался ее отец, он упал и сломал себе шею.

Тяжелый взгляд Роуна неподвижно уперся в земляной пол.

— Он говорил обо мне. Это я убил отца Мизы.

Стоув просыпалась, будто постепенно вылезала из кокона сна — образы привидевшихся ей кошмаров прилипчивыми тенями еще бродили в голове. Всю ночь напролет ее навязчиво преследовали картины всей ее жизни с того времени, как она себя помнила, причем в них все время безжалостно вторгались жуткие звуки, какие-то крики и отблески пожарищ, от которых ее охватывал ужас. Почему же это происходило с ней именно теперь? Как будто что-то бередило именно те воспоминания, которые ей так хотелось забыть.

Она не двигалась, не поднимала отяжелевшие веки. А что, если кто-нибудь об этом узнает? Что, если во сне она кричала? Девочка прислушалась. Кто-то был рядом с кроватью. Гвинет? Нет, дыхание человека было другим: Гвинет дышала часто, но неглубоко, а тот, кто сидел рядом, дышал глубоко и размеренно. Значит, Гвинет рассказала кому-то о том, что ночью она кричала. Зачем? Уж лучше бы помалкивала, потому что тогда она должна была бы признаться, что давала Стоув вино, а за это ее ждало неминуемое наказание. Получается, что девочка творила во сне такое, что очень испугало служанку. Кому же она решилась об этом рассказать? Вот в чем вопрос.

Стоув чуть-чуть приоткрыла глаза, ровно настолько, чтобы разглядеть силуэт Виллума. Это хорошо. Значит, в контролируемых мозгах Гвинет сохранилась доля здравого смысла. Если повезет, Виллум ее поймет. Он сможет ее защитить. Продолжая лежать неподвижно, Стоув разглядывала желтый балдахин над кроватью и думала над своим положением. Полоска света пробивалась сквозь тяжелые шторы, значит, было уже где-то около полудня.

— Ты долго здесь сидишь? — спросила Стоув.

— Как известно, время — понятие относительное. Поэтому мне кажется, что я здесь сижу с тобой совсем недолго.

Но по синякам под его опухшими глазами девочка поняла, что он с ней, наверное, всю ночь просидел.

— Мне кажется, что-то было не то с этим вином.

— Стоув, — тихо сказал Виллум, придвинувшись к кровати, — когда я сюда пришел, тебе что-то снилось, ведь так?

Он улыбался усталой, но доброй улыбкой. Может быть, ей станет полегче, если она ему обо всем расскажет? Девочка кивнула.

— Я вспоминала во сне о том, как человек в красной маске передавал меня клирикам. И фургон, на котором меня сюда привезли. Раньше я никогда не пробовала мороженое…

— Не всех детей сюда так доставляют, — Виллум нахмурился, будто раздумывал над какой-то