11 сентября год назад мы сидели у меня дома и ели пельмени, то есть пацаны ели. Потом кто-то позвонил и сказал: «Включайте телевизор». Мы сидели перед вечеринкой журнала «ОМ». Ждали, чтоб двинуться группой на концерт. И просто офигели. Мы не поверили в то, что увидели. Потому что рушился торговый центр. Думали, что концерт отменят. Ан нет. Никто ничего не отменил.

Реальность стукнула в двери и невозможно на нее закрыть глаза теперь. Ужасно, ужасно люблю жить. Осталось два дня до концерта в ЦДХ. Страшновато, честно говоря. Думаю, все будет зашибись. А куда ему, этому, деться? Оно обречено быть «зашибись».

Мне тут рассказали один прикол: в Штатах учителя со стажем больше пяти лет не имеют права давать показания в суде как свидетели. То есть у них развивается такое чувство собственной правоты, что они утрачивают картинку реальности. Следовательно, как доверять их показаниям? Да никак…

Читаю длинное рукописное письмо. Официально на четырех страницах, а на самом деле на восьми. Убедительно доказывается там, что я подросток, который больше всего хочет от мира, чтобы его оставили в покое. Разве?…

Сегодня предложили написать тексты на заказ. Это, видимо, комплимент…

Читаю книжку и больше всего хочу, чтобы она не кончалась. А она, зараза, кончается…

В Малайзии есть племя, которое запоминает все свои сны в течение всей жизни и учится их заказывать и контролировать. Ну, типа, сынок, если сегодня во сне ты убежал от тигра, то завтра ночью ты должен сделать так, чтобы он от тебя убежал. А я почему-то никогда не летаю во сне. Может, заказать да полетать?

Стыдно ли бояться летать самолетами? Я боюсь летать ими. Признаюсь. Когда мы летели в Челябинск, мне поступательно казалось:

1. Что на взлете мотор вдруг замолчит и наш самолет стремительно воткнется носом в землю, а пока он будет лететь носом к земле, мы все будем висеть на ремнях в своих креслах, и только ремни нас удержат от скопления в пилотской кабине, откуда будут слышаться страшные матерные слова.

2. И вот мы набрали высоту, и командир экипажа объявляет, что за бортом минус 55 градусов и высота десять тысяч метров. И тут я думаю, что вот сейчас именно самолет и развалится на кусочки. И мое чрезмерно богатое воображение рисует, как кусочки разлетаются и как я, сидя в своем кресле, оказываюсь на высоте десять тысяч при температуре минус пятьдесят пять. Это же ужасно холодно. Можно ли там дышать? Один человек сказал мне, что падение будет длиться минуты три. О чем я буду думать? Что я буду делать? Я, наверное, буду звонить по телефону. Один человек меня разочаровал: мол, «Мегафон» и на земле-то плохо ловит, а в небе уж совсем на него надеяться нельзя. Тогда можно послать sms. И вот лечу я и — щелк-щелк — набираю на телефоне…

3. Стали разносить еду. Это единственное, что отвлекло меня на полчаса от этих мыслей.

4. А если в стенке образуется пробоина? А если птица попадет в лобовое стекло?

5. Мы стали снижаться. Еще может успеть отказать шасси, еще можно ошибиться полосой и потерять связь с землей, еще самолет может сесть на пузо и загореться от трения…

Но мы почему-то долетели вполне благополучно. Почему же пассажирам не раздают парашюты? Мне было бы гораздо спокойнее. Но самое страшное было то, что на следующее утро нам предстояло лететь обратно. Ночь мы не спали, поэтому спать хотелось так сильно, что не было сил бояться полета. Меня разбудили над Москвой, был полнейший туман. Как же, елки, пилоты тут ориентируются, ведь ни зги ж не видно? Это было ужасно красиво все. По-моему, я перестала бояться летать.

В Домодедово на наш рейс сел знаменитый артист — К.К. Он был с гитаристом. Оба они — лысеющие мужчины с длинным хайром, или, как говорит наш гитарист, ботвой, и лысиной по центру. Оба были в плащах с ремнями. Все их узнавали. В автобусе К.К. косился на наш шумный бэнд, но молчал. В Челябинске нас встретили трое организаторов и юные создания с блокнотами для автографов, очевидно дежурившие давно. Знаменитого артиста никто не встретил. Он опять на всех нас покосился и ушел в город вместе с гитаристом. Очевидно, они добирались сами. Ранним утром следующего дня мы, после бессонной ночи, ждали регистрации на Москву. Прошла толпа людей в шубах, шапках, с баулами и загорелыми специфическими лицами. Они улетали в Уренгой. Наш звукорежиссер дремал на чемоданах с аппаратурой. И тут появился знаменитый артист. Его опять никто не провожал, и он молча висел, как плащ, на руке своего гитариста. Он был в совершенную дубину пьян. Собственно, и гитарист его был не лучше, просто держал форму. И поэтому он взял паспорта и ушел регистрироваться. Знаменитый артист сел по-турецки на пол Челябинского аэропорта, в углу, куда-то под столы, на которых заполняют декларации, надел солнечные очки и заснул. Это было страшно смешно, но в голос смеяться было стыдно, чтоб не конфузить человека.

Вернулся гитарист, и они вместе побрели в кафе, где знаменитый артист, не снимая солнечных очков, сидевших крайне косо на его знаменитом носу, снова заснул. Вернее, они оба заснули. Наши организаторы шутили на эту тему, пока не стало понятно, что через минуту все полетят в Москву, а знаменитый артист останется с гитаристом спать в кафе Челябинского аэропорта. Тогда организаторы набрались смелости и пошли их будить. Знаменитый артист, проснувшись, послал воздушный поцелуй девушке-организатору, кивнул и снова уронил голову на плечо своего друга. Ну, короче, их таки посадили в самолет, и К.К. проспал всю дорогу, не снимая перекошенных очков. Мы сообщили из Москвы в Челябинск, что артист и его аккомпаниатор благополучно долетели, потому что мы за это отвечали.

Наверное, получится коротко. Потому что воспоминания, как струйка песка, держатся между пальцев недолго. Вот что я помню: гримерка, полная танцоров, которые беспрестанно со мной фотографируются, гигантский по клубным меркам зал, где басы ухают так, что диафрагма вторит. Звукорежиссер говорит, что это не звук, а чистый супер. Сам концерт — зал, на мой взгляд, оказался другим, не таким, какой я видела до сих пор. Мне показалось, что с ним нельзя разговаривать. То есть можно, но им этого как бы не надо, как