переднем плане двое мочалят друг друга, а на заднем летчики висят на самолетах, как кули с картошкой, и силятся забраться наверх. «Плохо, — кричит режиссер, — плохо, летчики, бежим еще раз». Эти дерутся, те бегут. Опять человек десять побежало к самолетам. «Быстрее, — командует голос, — летчики, бежим быстрее». И так дублей пятнадцать. Температура градусов тридцать, а летчики бегут в спецкостюмах и со шлемами. Возле площадки выстраивается толпа работников аэродрома, которые за всем этим с удовольствием наблюдают. Кто-то говорит: здорово, что вы снимаете не в Туркмении. Хотя, честно, разницы не чувствуется.

Снимается сцена, как герой моется под душем. Душ строили прямо там. Большие листы какого-то материала с плиткой, туда вмонтировали краны. Потом помощник режиссера прошелся по плитке морилкой, и на кафеле появились характерные подтеки ржавчины. Ну, чистый душ. Над кабинкой нависает человек и через специальный круг льет воду в лицо актеру. А из этого круга смотрит камера и снимает глаза, в которые льется вода. Леха — настоящий герой, потому что он готов снимать и переснимать эту сцену, после того как ему закапали глаза «Визином».

Рассказ о съемках клипа на песню «Встану»-3.

Мы едем с героем на армейском газике без верха по проселочной дороге. Газик все время ломается, и у него отказывают какие-то, не разбираюсь, передачи. Я в своей кожаной куртке, а у него одна рука в гипсе. Нам звонят по рации, что вертолет уже вылетел и что можем трогаться. Тронулись. Через пару минут над нами нависает вертолет. С подножки свисает Женька с камерой. Все это хозяйство на расстоянии двух вытянутых рук над нашими головами. С вертолета командуют ехать на полной скорости. Мы несемся по дороге, над нами вертолет. Полное ощущение, что мы в каком-то американском фильме и нас, типа, ловит полиция. С вертолетом на хвосте мы разгоняем унылые машины дачников, мчимся по каким-то полям, выворачиваем обратно на аэродром, где как раз взлетает еще один такой же вертолет. В какой-то момент один вертолет у нас прямо по борту, другой сзади. Я тихо спрашиваю Леху: «Тебя когда-нибудь вертолет давил?» — «Нет», — говорит. «Тогда давай останавливаться».

Тройка истребителей заканчивает третий залет. Каждый раз, когда двое из них охватываются дымом и начинают закладывать фигуры высшего пилотажа, типа брюхом вверх нестись к земле или выкручивать петли, с земли командуют, чтобы борт один, два и три шли на посадку. Потому что управлению полетами это кажется слишком рискованным. Для того и нужен четвертый вылет, чтобы снять все рискованно. На борт одного из истребителей просится парень из нашей съемочной группы — он с детства мечтает полетать на истребителе. Ему запрещают есть. Сами знаете, каково лететь пообедавши, когда самолет выделывает всякие штуки в воздухе. Все, кто остались на земле, ждут, с каким лицом он вернется в вагончик. Возвращается разочарованным. Летел в том самолете, который как раз ничего не делал, шел ровно, а вот зато другие — и петли, и бочки, и все там, что положено…

Рассказ о съемках клипа на песню «Встану»-4.

Леха все дни проводит в гипсе. Добрые люди спорят, будет у него под гипсом чего с кожей или нет. В итоге со страху ему делают новую «руку» — чтобы можно было снимать и надевать легко.

Люди с аэродрома сэкономили на дымовых шашках, и поэтому на сцене катапультирования в дыму все обкладывают какой-то горящей ветошью и шинами. Дым черный и вонючий. Притом его недостаточно. Специально подруливают самолет, чтобы тут же работал, создавал ветер и дым бы увеличивался. Дыму больше не становится, зато все горящие тряпки радостно летят на людей. Ответственный за дым местный технарь по-прежнему уверяет, что дымить будет лучше шашек, только надо все это накрыть железным листом и запустить самолет для ветру еще раз. В это время в кабине, в этом подлом дыму, сидит Леха и катапультируется уже раз восьмой. Режиссеру картинка не нравится, и техники продолжают свои манипуляции с ветошью и подручным самолетом, а Леха все выбрасывается из кабины и выбрасывается.

Жутко похолодало. Градусов десять. Наконец-то моя куртка стала по погоде. Предлагают переснять на улице при этой погоде сцену в душе. Леха к этому готов.

Летчик на закате убегает между стоящих самолетов вдаль. Метров триста от камеры. Как-то странно он бежит, переговаривается между собой группа. У него ж рука ранена, а он чего-то ковыляет. Герой бежит, удаляясь и удаляясь. Потом кто-то объясняет, что он все съемочные дни пребывает в армейских ботинках на три размера меньше.

Камера снимает с самолета разбившийся истребитель, охваченный пламенем. Тайна, покрытая мраком, как они это сделали.

Герой только что приземлился и лежит в поле, со сломанной рукой, окутанный собственным парашютом. С трудом поднимает голову, и тут все понимают, что он слишком чистый. Героя начинают возить лицом по болотцу и валять в траве. Он становится совсем несчастным от этого, и сцена удается.

В порыве чувств смятенный герой шарахает рукой по зеркалу. Зеркало вдребезги. Должно то есть так быть. Прикол в том, что зеркало намертво приклеили к стенке без малейшего зазора так, что оно отказывается разбиваться. Так, эдак, со всей дури, со всей мощи, после того, как вогнали болт, после того как размочалился гипс, после того как подложили под него подставки, чтобы отделять от стенки, даже надрезали слегка стеклорезом — не бьется, собака, и все тут. Было нарезано специально четыре штуки, чтобы делать дубли, а мы не можем разбить и одного. В итоге разбили его пассатижами. На мелкие кусочки. От злости. Кто разбил? Я.

«Не курите рядом с прогулочными самолетами, — предупреждает группу смотритель аэродрома. — Они стоят около миллиона». — «А почему рядом с истребителями было можно?» — «А потому, что истребители дешевле», — скромно опуская глаза, отвечает он.

Мы уезжаем с аэродрома в пятницу ночью. Мы тусовались здесь с понедельника. За это время мои дорогие шмотки превратились черт знает во что. Уезжать не хочется, потому что мы привыкли к тому, что над головой летает что-то, все ходят в летных комбинезонах и в тысячный раз саундтреком ко всему звучит: «Все равно я встану…»

Целый день сегодня ношусь в мыле — точек десять. Поэтому и потянуло обновить дневник — в качестве заглушения гула ног. О звездной болезни и «артист изменился».

Обожаю разочаровывать господ и дам поклонников. Потому что это верный способ приблизиться к реальности. Светлый образ, созданный добрым воображением на той стороне сцены, нимало не относится ко мне. Вот к этому вот человеку, который сидит и набирает этот текст на клавишах. Я, наверное, специалист по отниманию самого дорогого — иллюзий. По порядку. Мне жалуются: с нами не общаются, по крайней мере уж точно не так искренне и часто, как раньше. А кто должен? Никто из нас никому ничего не должен. Наверное, на новом витке моей сногсшибательной карьеры в шоу-бизнесе кто-нибудь сможет меня ознакомить с правилами поведения артиста с поклонниками — ну типа, как в промофильме про Бритни Спирс. Бритни приезжает на Гавайи. Час дня. Бритни стучится в некую дверь. За спиной у звезды