Пять тысяч глаз распинали Таасмин Манделлу.

— Они ждут, что ты возглавишь их, Госпожа, — прошептал Вдохновение Кадиллак.

— Я не могу, — прошептала Таасмин Манделла. — Это отвратительно. Мерзость, идолопоклонство…. Это не истинная духовность, не истинная вера… это нужно прекратить.

— Вы их лидер, их духовная владычица, их пастырь, проводник и сознание. Вы должны вести их.

Песнопения достигли уровня исступления. Две с половиной тысячи топающих ног сотрясали землю.

— Нет! Я отказываюсь! Это гнусно! Я не тот Бог, которому они должны поклоняться, я отвергаю их. Я не просила вас идти за мной, я служанка Благословенной Госпожи, а не дамблтонианцев, я дитя Панарха, а не Бедное Чадо Непорочного Изобретения. — Она пыталась проглотить эти слова, но они сами срывались с ее губ, как птицы. — И не твое, Эван Пэ Дамблтон!

Неожиданно она как будто оглохла. Она всмотрелась в живой глаз Вдохновения Кадиллака и увидела такую ненависть, что поперхнулась.

«Неужели он всегда так ненавидел меня?», подумала она, и тут же поняла — да, ненавидел, с того самого момента, как коснулся ее руки в яме у железной дороге, Вдохновение Кадиллак ненавидел ее и завидовал ей, ибо она была истинным сосудом Господа, а не таким, как он — самодельным и самозваным. Он ненавидел ее духовность, ибо сам желал мирского, ряженного в одежды святости. Он завидовал ей, ненавидел ее, каждым своим действием он подчинял ее, разлагал ее и поглощал.

— Как же ты должен меня ненавидеть, — прошептала она.

— Прошу прощения, Госпожа? Я не вполне расслышал. Какое послание дашь ты своему народу? Люди ждут.

Голос его так и сочился лицемерием.

Таасмин Манделла сжала левую руку в кулак. Ее нимб засверкал интенсивным голубым светом.

— Мы враги, Вдохновение Кадиллак, Эван Дамблтон, как бы ты не прозывался — ты враг мой и враг Господа.

— Это послание я должен дать твоему народу?

Речитатив верующих барабанил ей прямо в душу.

— Да! Нет! Скажи им вот что. Я была избрана святой Катериной и стала ее эмиссаром в мире людей, ибо после семи сотен лет, которые она провела как святая машин, она желает привести людей к Богу. К Богу, а не к фабрике. Скажи это своим верным.

Она спустилась с балкона и удалилась в личные апартаменты. Оказалось, что иметь врага так же приятно, как и иметь друга. После многих бесплодных лет она чувствовала осмысленность и значение своих действий. Она была крестоносцем, бойцом на войне, ангелом с пылающим мечом. Это было приятное чувство. Очень приятное чувство — гораздо более приятное, чем дозволено пророчице Благословенной Госпожи.

Каждое утро в одиннадцать часов одиннадцать минут Арни Тенебра вставала на койку, откуда могла рассмотреть все, что располагалось по ту сторону решетки. В порядке удаления: одно апельсиновое дерево в терракотовом горшке, тридцать шесть километров сухих Стампос и одно голубое небо. Ни первое, ни второе, ни третье не менялась ни на йоту, но каждый день, в одиннадцать часов одиннадцать минут, Арни Тенебра стояла на кровати — не потому, что хоть в какой?то степени интересовалась жизнью за окном, а только из?за того, что Мигли недвусмысленно запретил ей вставать на кровать (опасаясь, вероятно, что она повесится). Когда он являлся в одиннадцать часов двенадцать минут, чтобы подвергнуть ее унизительному ежедневному реабилитационному сеансу, у нее успевало возникнуть чувство маленькой победы.

— Госпожа Тенебра, ааа, прошу вас, не вставайте на кровать. Надзиратели, ааа, этого не одобряют.

Небо голубое. Стампос бурые. Апельсиновое дерево пыльно–зеленое. Теперь можно и спуститься.

— Добро утро, Мигли.

Мигли на самом деле звали Пракеш Мерчандани–Сингхалон, он был реабилитационным психологом Чепсинитского Регионального Центра Временного Содержания: маленький, мышеобразный, взволнованный, вечно путающийся в своих диктофонах и блокнотах, он мог быть только Мигли.

— Что у нас на сегодня, Мигли?

Он экспериментировал с различными схемами расположения кассет, диктофонов и блокнотов на столе.

— Я, ааа, думаю, мы могли бы, ааа, продолжить с того места, где прервались вчера.

— А где мы прервались?

Эти беседы были пустой тратой государственных денег и времени. Она подозревала, что Мигли думает точно так же, но правила игры должны соблюдаться — записи, мелкая ложь, ложь побольше.

— Первые дни, проведенные вами с Истинными Бойцами Северо–Западного Чертвертьсферы, ааа, сексуальные, ааа, связи с различными членами группы.

Мигли таращился, как сыч, сквозь толстые линзы очков. Арни Тенебра сложила на груди руки и уселась на кровать. Она открыла рот и вранье само по себе полилось наружу.

— Ну, после примерно полугода, которые я провела с Истинными Бойцами — было ничего, но немного скучно — романтика кончилась, и остались только долгие жаркие пыльные рейды на трайках, стоянки по паре дней в разного рода задницах и подключения к телекоммуникационным сетям. Это было бы не так плохо, если бы мы на самом деле записывали музыку. От всей этой езды у меня между ног вскочили волдыри; чего мне хотелось, так это попасть в Подразделение Активных Действий.

— И что же вы предприняли? — Мигли с живостью наклонился вперед. Он, вероятно, уже знал эту историю по записям допросов. Арни Тенебра вытянула руку и царапнула ногтями штукатурку.

— Предложила свое юное тело Пасхалу О'Харе, командиру Бригады Северо–Западного Четвертьшария за будкой связи в штабном лагере в Обливиэнвилле. Он как раз набирал новобранцев, когда мы туда приехали, и возможность была слишком хороша, чтобы ее упускать. Можете вообразить, какой из него любовник.

Мигли пустил слюну в полном соответствии с учением Павлова. Арни Тенебра была разочарована тем, как легко выпускник Универсуума Ликса глотал всю эту чушь о сексе в хаки. Ничего подобного не происходило никогда, но Мигли, на самом деле, и не интересовался правдой. Она встретила Пасхала О'Хару в Обливиэнвилле и обменяла секреты доктора Алимантандо на место в группе активных действий, а гнусную историю сексуального унижения, пыток, лишений и мук сочинила, чтобы пощекотать нервы Мигли. Будучи реабилитационным психологом, он сам нуждался в лечении, прыщавый дрочила. Она со всеми красочными подробностями описывала трехмесячный курс тренировок, прокручивая тем временем правдивую историю на экране воображения. Несколько месяцев безделья в промерзших лагерях в Горах Экклезиастов, скука, дизентерия, бездействие и игра в прятки с пролетавшими самолетами.

— И что случилось потом? — спросил Мигли, высокомерно чуждающийся смерти и славы.

— Придержу до завтра, — сказала заключенная Тенебра. — Время вышло.

Мигли глянул на часы и принялся сгребать со стола кассеты, диктофоны, блокноты и ручки.

— Завтра в то же время, Мигли?

— Да, и, ааа… не стойте на кровати.

Однако назавтра, в это же время, он опять застал ее стоящей на кровати, и слабая вспышка его раздражения так позабавила Арни Тенебра, что она закрыла глаза и выдала продолжительную, цветистую фантазию о первом году службы в группе активных действий Армии Родной Земли, полную перестрелок, взрывов, засад, ограблений банков, захватов заложников, убийств и различного рода зверств, и разворачивающуюся в местах со звучными названиями: Гряда Джатна, Долина Горячих Ключей, Равнина Нараманга и Хромиумвилл.

После ухода Мигли, сидя на кровати и играясь с кошачьей колыбелькой из собственных шнурков, она вспоминала, как кровь Хэу Линя, взводного, бежала сквозь ее пальцы на дно стрелковой ячейки на горе