Он отпустил потрясенного музыканта, пристыженный и испуганный тем, насколько его захлестнула иррациональность. Лимаал Манделла никогда не терял выдержки, сказал он себе. Так гласит легенда. Лимаал Манделла взял себя в руки. Однако эта вспышка заставила его стыдиться и портила ему игру, в которой каждая его ошибка немедленно капитализировалась Анагностой Гавриилом. Он был перерационализирован. Сидя в кресле и механически протирая кий, пока компьютеризованные руки Каспер Милкетост забивали брейк за брейком, он узнал на собственной шкуре, каково это — играть с самим собой. Все равно как быть раздавленным всмятку огромным валуном. Вот какое чувство вызывал он у своих противников: ненависть к самим себе. Он ненавидел обращенную на себя ненависть, пробужденную им в бесчисленных разбитых им оппонентах. Это было ужасная, перемалывающая и гложущая душу тварь. В своем тихом углу Лимаал Манделла познал угрызения совести, и ненависть к себе выжрала всю его силу.

Руки его стали неловкими и глупыми, глаза сухими, как два пустынных колодца; он не мог попасть по шарам. — Лимаал Манделла проигрывает! Лимаал Манделла проигрывает! — разнеслась весть из Джаз– бара Гленна Миллера по улицам и переулкам Белладонны, а за ней следовала тишина столь основательная, что стук шаров доносился теперь сквозь вентиляционную систему до самых отдаленных уголков города.

Компьютер перемолол его в пыль. Не было здесь ни жалости, ни снисхождения. Игра должна продолжаться до полной победы. Лимаал Манделла проигрывал фрейм за фреймом. Он начал сдавать и фреймы, которые при должной собранности мог и выиграть.

— Что не так, парень? — спросил Гленн Миллер, не почувствовавший мучений своего протеже. Лимаал Манделла молча вернулся к столу. Он был уничтожен на глазах у всех. Он не вынес бы, если бы увидел, что на него смотрит Санта Екатрина. Даже его враги сострадали ему.

Затем все кончилось. Последний шар упал в лузу. Компьютер РОТЭК Анагноста Гавриил, действующий через синапсы осужденного убийцы, был признан Величайшим Игроком в Снукер в Известной Части Вселенной. Мир и город прославляли его. Лимаал Манделла упал в кресло, застреленный из собственного оружия. Санта Екатрина опустилась рядом с ним на колени и взяла за руку. Лимаал Манделла смотрел поверх ее головы и не видел ничего, кроме приливной волны иррационального, затопившей все вокруг.

— Я возвращаюсь, — сказал он. — Я не могу здесь оставаться; не могу выносить этот позор каждую минуту и каждый день. Назад. Домой.

Пять дней спустя он разломал свои кии на части и сжег их. Поверх костра он швырнул контракт с Гленном Миллером. Потом он взял жену, детей, сумки, чемоданы и столько денег, сколько решился и приобрел на эти черные деньги четыре билета на ближайший поезд до Дороги Отчаяния.

Носильщики на станции Брам–Чайковский хватали его за полы пальто. — Разрешите ваш багаж, господин Манделла, сэр, прошу вас, позвольте отнести ваш багаж! Сэр, господин Манделла, ваш багаж! — Он сам погрузил чемоданы в поезд. Когда состав покидал своды огромного мозаичного купола станции Брам–Чайковский, гунды, сорные птицы и беспризорники, не имеющие денег даже на скамью в третьем классе, посыпались с сигнальных опор на крыши вагонов. Они перевешивались через край и колотили в окна купе, взывая: — Во имя божьей любви, господин Манделла, впустите нас, добрый сэр, милостивый сэр, пожалуйста, впустите нас, господин Манделла, во имя божьей любви, дайте нам войти!

Лимаал Манделла опустил шторы, вызвал охрану и после первой же остановки в Кафедральных Дубах его больше никто не беспокоил.

Сверток с документами, свисающий с плеча Микала Марголиса болтался в двадцати пяти сантиметрах над рельсами. Микал Марголис висел под брюхом оборудованного кондиционерами вагона первого класса 12 модели Железнодорожной Компании Вифлеем Арес. Оборудованный кондиционерами вагон первого класса 12 модели Железнодорожной Компании Вифлеем Арес прилепился к нижней стороне Нова Колумбии, а Нова Колумбия свисала с обратной стороны мира, а тот оборачивался вокруг солнца, преодолевая по два миллиона километров в час и неся на себя Нова Колумбию, железную дорогу, вагон, Микала Марголиса и его тубус.

Между ним и разъездом Ишивара пролегло полмира. Его руки потеряли всякую чувствительность, он мог бы проделать весь путь, пробегаемый планетой вокруг солнца, прицепившись к брюху вагона. Он уже не чувствовал боли — ни в руках, ни от воспоминаний о разъезде Ишивара. Он начал подозревать, что его память обладает избирательным характером. Прицепившись под вагоном, он получил достаточно времени для размышлений и самоанализа. Уезжая в этом положении с разъезда Ишивара, он разработал схему, которая повлекла его по сияющим рельсам через разъезды, стрелки, пункты, пандусы и полуночные сортировочные в направлении города Кершоу. Тьма непреодолимо притягивает тьму. Сверток бумаг, висящий у него на плече, не оставлял ему другого пути.

Он переменил позу на менее неудобную и попытался вообразить город Кершоу. Его воображение заполнил огромный черный куб, с пещероподобными моллами, где глаз радовали эксклюзивные изделия тысяч мастерских; с громоздящимися друг над другом уровнями рекреационных центров, удовлетворяющих любую прихоть, начиная с игры в го в уединенных чайных и концертов величайшего Гармонического оркестра в мире, и заканчивая подвалами, заполненными глицерином и мягкой резиной. Будут там и музеи, и лекционные залы, и артистические богемные кварталы, и тысячи ресторанов, представляющих всевозможные кухни, и закрытые парки, спланированные столь хитроумно, что создают полное впечатление открытого пространства.

Ему виделись грохочущие заводы, на которых собирались гордые локомотивы Железнодорожной компании Вифлеем Арес, Центральное Депо, откуда они во всех направлениях разбегались по северной половине планеты, подземные химические предприятия, сбрасывающие пузырящиеся стоки в озеро Сисс, и фермы–фабрики, извлекающие штаммы искусственных бактерий из танков с нечистотами, чтобы превратить их в гастрономические шедевры в ресторанах, представляющих тысячи различных кухонь мира. Он думал о ловушках для дождевой воды и невероятно экономичной системе регенерации и очистки, думал о шахтах воздухопровода, в которых безостановочно ревел ураган — нечистое дыхание двух миллионов акционеров, выбрасываемое в атмосферу. Он представлял эпидермис куба, образованный пентхаузами руководства, открывающийся из них вид на Сисс и его мрачные берега, все более широкий с увеличением высоты, представлял квартиры в тихих районах для семейных, распахнутых навстречу сиянию и свежести световых колодцев. Он думал о детях, умытых и счастливых, изучающих в школах Компании принципы индустриального феодализма — не слишком трудное занятие для тех, кто каждую секунду и каждый день был окружен крайним воплощением этих принципов. Болтаясь под вагоном первого класса скорого ночного поезда Нова Колумбия, Микал Марголис внутренним оком охватил все достижения Корпорации Вифлеем Арес и вскричал:

— Ну что же, Кершоу, вот и я!

Затем первые порывы кислотного дыхания озера Сисс сжали его глотку и залили глаза слезами.

Существует уровень, расположенный даже ниже этажа технического обслуживания, через который в столицу Корпорации Вифлеем Арес въехал Джонни Сталин. Этот уровень зарезервирован для тех, кто попадает в Центральное депо, зацепившись под брюхом вагона первого класса скорого ночного поезда «Нова Колумбия». Это уровень ненумерованных. Это уровень невидимости. Не настоящая невидимость позволила Микалу Марголису покинуть незамеченным Центральное депо, смешавшись с толпами акционеров — но невидимость отдельного человека для корпоративной массы.

Поднявшись по мраморной лестнице и миновав латунные двери в десять человеческих ростов, Микал Марголис оказался в напоминающем пещеру зале сияющего мрамора и полированной тишины. Прямо перед ним высилась очень большая и уродливая статуя Крылатой Победы, несущая девиз «Laborare est Orate». На противоположной стороне мраморных равнин, в нескольких километрах от него, стоял мраморный стол, над которым висел огромный знак «ЗАПИСЬ НА СОБЕСЕДОВАНИЯ, ПРИЕМ И ВСТРЕЧИ». Разбитые башмаки Микала Марголиса грубо стучали по священному мрамору. Толстяк в бумажном костюме Компании уставился