ярко, что никто не мог смотреть на него. Она обнаружила, что город кишит строительными рабочими в прочных желтых касках, управлявшими большими желтыми бульдозерами и большими желтыми экскаваторами. Большие желтые транспортные дирижабли опускали на землю двадцатитонные связки предварительно напряженных стальных балок, большие желтые поезда разгружали предварительно смешанный бетон и строительный песок в маленькие желтые бункеры.

— Что за чертовщина тут творится? — спросила Таасмин Манделла, бессознательно повторяя приветственные слова мэра. Она нашла Вдохновение Кадиллака, наблюдающего за заливкой фундаментов. Он был одет в желтый комбинезон и прочную желтую каску. Он вручил Таасмин такую же.

— Вам нравится?

— Нравится что?

— Город Веры, — сказал Вдохновение Кадиллак. — Духовная ступица этого мира, место паломничества и прибежище для всех, кто ищет.

— Повторите.

— Ваша базилика, Госпожа. Наш подарок вам: Город Веры.

— Мне не нужна базилика, мне не нужен Город Веры, я не желаю быть ступицей духовного мира, прибежищем для всех, кто ищет.

Над ними проплыла связка строительных балок, свисающая со снижающего лихтера.

— Откуда взялись деньги на все это? Скажите мне.

Вдохновение Кадиллак наблюдал за работой. По выражению его лица Таасмин догадалась, что он видит базилику уже построенной.

— Деньги? А, ну как же. Откуда, как вы думаете, появилось название «Город Веры»?.

Как?то раз Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной и Король Свинга прогуливались по улице Томбола, и вдруг Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной остановился как вкопанный у маленького уличного храма, зажатого между мужским стрипклубом и темпура–баром.

— Смотри, — сказал Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной. Перед девятилучевой звездой святой Катерины молилась молодая женщина; ее губы шевелились, произнося беззвучную литанию, глаза ловили свет свечей, когда она обращала взгляд к небесам. Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной и Король Свинга смотрели, как она заканчивает молитву, возжигает благовония и прикалывает к притолоке молитвенную записку.

— Я влюбился, — сказал Величайший Игрок в Снукер в Известной Части Вселенной. — Она должна быть моей.

Ее звали Санта Екатрина Сантестебан. У нее была нежная оливковая кожа, а волосы и глаза темные, как самое тайное место в сердце. Она жила с матерью, отцом, четырьмя сестрами и тремя братьями, котом и певчей птицей в квартире над магазином особых специй и приправ Шамбалайя на улице Депо. Благодаря годам, проведенным над заведением господина Шамбалайя, кожа ее пропиталась ароматом специй и благовоний. — Я полуперченая, — часто шутила она. Она часто шутила. Она часто смеялась. Ей было одиннадцать лет. Лимаал Манделла полюбил ее без памяти.

Ориентируясь по запаху кардамона, имбиря и кориандра, он проследовал за ней по улицам и переулкам до ее дома над лавкой господина Шамбалайя и склонился в нижайшем поклоне перед ее отцом, матерью, четырьмя сестрами и тремя братьям, а также котом и певчей птицей, и попросил ее руки. Десять дней спустя они поженились. Шафером был Гленн Миллер, а жених с невестой проследовали из ЗАГСа к ожидающему рикше сквозь аркаду из воздетых бильярдных киев. Оркестр Гленна Миллера двигался за свадебной процессий на специальной колесной платформе вплоть до станции Брам–Чайковский, а когда новобрачные садились в поезд, сыграл несколько своих лучших вещей. Рис и чечевица сыпались на них дождем, а доброжелатели приклеивали молитвенные листки к задку рикши и бортам вагона. Улыбаясь и махая радостной толпе, Лимаал Манделла сжал руку жены и вдруг его поразила случайная мысль.

Это был единственный иррациональный поступок, который он когда?либо совершил. Но иррациональность собиралась вокруг него. Многие месяцы она подбиралась все ближе и ближе; победа над дьяволом немного приостановила ее приближение, но ненадолго. В тот момент, между мужским стрипклубом и темпура–баром она нанесла удар и через Санта Екатрину привязала его к себе… Счастье, принесенное женой, затем рождением первого сына, Раэла–младшего, потом второго сына, Каана, не позволило ему осознать тот факт, что Бог готовит его к джек–поту.

После победы над Антибогом Лимаал Манделла правил царством снукера единовластно и бессменно. Никто не мог одолеть его, никто не мог с ним играть. Собственное совершенство, таким образом, привело его к дисквалификации. Городской, провинциальный, континентальный и даже мировой чемпионаты проводились без него, а чемпионы титуловались как «Победитель Белладонны, за исключением Лимаала Манделлы» или «Чемпион среди профессионалов Высадки Солнцестояния, не считая Лимаала Манделлы».

Лимаала Манделлу все это не слишком заботило. Не появляясь в бильярдной, он мог все свое время проводить с женой и детьми. Не появляясь в бильярдной, он давал иррациональности время просочиться в него.

Когда слух о претенденте на трон Лимаала Манделлы разнеслось в бильярдных кругах Белладонны, все сразу поняли, что вызов мог бросить только кто?то — или что?то — крайне необычный. Возможно, Сам Панарх возложил на кий длань, раскручивающую галактики, чтобы посрамить гордеца…

Ничего подобного. Претендентом оказался невзрачный мышеподобный человечек, носивший очки с перевернутыми стеклами и держащий себя с уверенностью младшего клерка в крупной корпорации. Вот и все, что можно было о нем сказать, за исключением того незначительного факта, что он разрезал собственную жену на мелкие кусочки, а кусочки расфасовал по гамбургерам — и в наказание за это преступление был превращен в мускульное средство передвижения для спроецированной личности компьютера РОТЭК по имени Анагноста Гавриил. Он был психонамбулой, обией, тварью из детских страшилок.

— Сколько играем? — спросил Лимаал Манделла, оказавшись в подсобке Джаз–бара Гленна Миллера, ибо он был игроком, искусство которого крепко связано с чувством места.

— Тридцать семь фреймов, — сказал Каспер Милкетост, обия.

Ставки не обсуждались. Они не имели значения. На кону стоял титул Величайшего Игрока в Снукер в Известной Части Вселенной. Жребий пал на Лимаала Манделлу — и он разбил первый из тридцати семи фреймов. Как он сам метко заметил многие годы назад, когда Трюкач О'Рурк показал ему судьбу, которую он отверг, снукер являлся высшим проявлением рационализма. Однако Анагноста Гавриил был инкарнацией рационализма. Для его сверхпроводящей души танец шаров на столе ничем не отличались от балета орбитальных тел, начиная с мониторов размером с виноградину, до жилых спутников десятков километров в поперечнике, хореографом которого он являлся. Каждое движение кия Каспера Милкетоста обеспечивалось крохотной частью этой вычислительной мощи, производившей прецизионные калькуляции вращения, импульса и момента силы. Слово «удача«не имело синонимов в глоссарии Анагност. Прежде Лимаал Манделла всегда мог рассчитывать на неверный удар или случайную ошибку оппонента, которые создавали ему выигрышную позицию на столе; накапливающийся груз неудач деморализовал противника и приводил его к самопоражению, но компьютер невозможно деморализовать и он не совершает ошибок. Лимаал Манделла всегда придерживался мнения, что мастерство во всех случаях побивает удачу. Теперь доказывалась его правота.

Во время перерыва в середине матча (ибо даже обия должен есть, пить и мочиться) Гленн Миллер отвел Лимаала Манделлу в сторону и прошептал:

— Ты совершаешь ошибки. Неудачный день.

Лимаал Манделла разозлился, и приблизив залитое потом лицо к лицу джазиста, сказал:

— Не говори так. Никогда не говори так. Чтобы я никогда этого не слышал. Ты сам творишь свою удачу, понял? Удача — это мастерство.