меня нет других голосов, чтобы говорить с людьми — кроме голосов человеческих. Сим я даю тебе свой пророческий голос и свою власть над механизмами: этот нимб — и сияние тут же окружило ее левую руку — знак твоего призвания. Это псевдоорганическое информационно–резонансное поле, дарующее владычество над машинами. Пользуйся им мудро и во благо, ибо когда?нибудь ты будешь призвана для отчета о своем служении.

Теперь все это казалось сном. Девушки из маленьких городков не встречаются со святыми. Девушек из маленьких городков, которые уходят, свихнувшись, в Великую Пустыню, не доставляют домой на луче света из летающего Голубого Плимута. Они умирают в пустыне и превращаются в груду костей и ошметки кожи. Девушки из маленьких городков не обретают власти над машинами и нимбов на левых запястьях. Девушки из маленьких городков не бывают пророками.

Все так. Благословенная Катерина («Бога ради, зови меня Катя — и никогда никому не позволяй называть тебя иначе, чем ты выбрала сама») не требовала от нее каких?то особых добродетелей, кроме мудрости и честности. Но пророческая миссия Таасмин Манделлы должна включать в себя нечто большее, чем сидение в пропахшей благовониями комнате и сотворение быстрорастворимых чудес для суеверных бабулек из придорожных городов.

Репортеры тоже были не подарок. Она еще не видела журнала, потому что родители прятали от нее предварительные экземпляры, но была уверена, что когда он попадет в новостные киоски мира, пилигримы выстроятся в очередь до самого Меридиана. Ей никогда не видать солнечного света.

И потому она восстала.

— Если я им нужна, они меня найдут.

— Но Таасмин, дорогая, у тебя есть обязанности, — раскудахталась мать.

— «Пользуйся им мудро и во благо, ибо когда?нибудь ты будешь призвана дать отчета о своем служении» — вот все, что она сказала. Ни слова об обязанностях.

— Она? Так ты называешься Нашу Госпожу из Тарсиса?

— Так. И еще Катя.

Пророчица Таасмин стала обедать в Б.А.Р./Отеле, ложилась вздремнуть под звуки радио во время сиесты, сажала бобы в отцовском саду и белила стены, и без того белые. Если требовалось чудо, исцеление или молитва, она творила их там, где оказывалась — в отеле, на веранде, в поле, у стены. Когда верующие требовали слишком многого, он уходила в покойный сада Дедушки Харана и, выбрав укромное место среди деревьев, сбрасывала одежды, чтобы испытать простую радость простого бытия.

Как?то летним утром на границе города появился старик. Левый глаз, левая нога и левая рука у него были механическими. Он одолжил заступ у Сталиных, чья вендетта в отсутствие заслуживающего внимания противника выродилась в заурядную супружескую вражду, и выкопал большую яму в земле рядом с железной дорогой. Весь день и всю ночь он ходил и ходил и ходил кругами по дну этой ямы под разнообразные комментарии изумленных жителей Дороги Отчаяния, и продолжал ходить на следующее утро, когда Таасмин Манделла пришла поглазеть на диковинного чужака. Увидев ее, старик остановился, пристально и жестко посмотрел на нее и спросил:

— Что ж, ты ли — Она?

— А кто спрашивает?

— Вдохновение Кадиллак, прежде Эван П. Дамблтон из Хиронделля; бедное чадо Непорочного Изобретения.

Таасмин Манделла не совсем поняла, кого касалось последнее замечание — его или ее.

— Ты серьезно?

— Смертельно серьезно. Я читал о тебе в журналах, юная женщина, и должен наверное узнать, ты ли — Она?

— Что ж, возможно.

— Не подашь ли мне руку?

Таасмин протянула левую руку. Она сжала металлическую ладонь Вдохновения Кадиллака, и голубой огонь вспыхнул на его металлических членах, а из искусственного глаза посыпались искры.

— Ты — это Она, ошибки нет, — объявил он.

Двумя днями позже к Дороге Отчаяния подошел поезд. Локомотивов, подобных этому, никто никогда не видел. Это была лязгающая, дребезжащая, шипящая старая тряхомудия, котлы которой грозили взорваться при каждом движении тяговых дышел. Она тянула пять ветхих вагонов в сопровождении целой эскадрильи молельных летучих змеев и дирижаблей, увешанных сверху донизу религиозными флагами, лозунгами, эмблемами и прочим священным барахлом всех видов и размеров. Вагоны ломились от пассажиров. Они хлынули из дверей и окон как будто под давлением невидимого поршня, под руководством Вдохновения Кадиллака разобрали вагоны и локомотив на части и воздвигли из этих фрагментов целый бидонвиль — палатки, развалюхи и берлоги. Несмотря на развитую ими бешеную активность, наблюдатели не упустили из виду тот факт, что всех прибывших объединяла общая черта — у каждого была хотя бы одна механическая часть тела.

Вскоре прибыла официальная делегация, возглавляемая Домиником Фронтерой и тремя новоназначенными констеблями, которых он запросил в Меридиане на случай повторного набега Армии Родной Земли.

— Что за чертовщину вы тут устроили?

— Мы прибыли, чтобы служить пророчице Благословенной Госпожи, — сказал Вдохновение Кадиллак, а кибоги–строители, как по команде, преклонили колена.

— Мы Бедные Чада Непорочного Изобретения, — продолжал Вдохновение Кадиллак, — ранее известные как дамблтонианцы. Мы следуем примеру святой Катерины, примеру умерщвления плоти путем замены грешных биологических частей чистыми, духовными и механическими. Мы верим в духовность механического, в тотальное пресуществление плоти в металл, а также в равные права для машин. Увы, наша приверженность этому последнему принципу привела к изгнанию из Экуменического Анклава Христадельфии: поджоги фабрик были неумышленными, мы познали прискорбное непонимание и тяжкие обиды. Однако из разных источников — духовных и мирских — мы узнали о молодой женщине, которую Госпожа благословила даром пророчества, и мы прибыли, повинуясь ангельскому видению, чтобы служить ей и через нее достигнуть совершенного умерщвления плоти. — Когда Вдохновение Кадиллак завершил свою речь, появилась Таасмин Манделла, чья медитация была прервана растущим шумом. Когда она появилась у бидонвиля и в поле зрения его оборванных обитателей, Бедные Чада Непорочного Изобретения подняли крик.

— Это Она! Она! Она — та самая! — И все без исключения дамблтонианцы попадали ниц.

— Благословенное дитя, — сказал Вдохновение Кадиллак, улыбаясь отвратительной улыбкой, — узри же свое стадо. Как мы можем служить тебе?

Таасмин Манделла взглянула на металлические конечности, металлические головы, металлические сердца, раскрытые стальные уста, пластиковые глаза. Это было отвратительно. Она закричала:

— Нет! Мне не нужно ваше служение! Я не хочу быть вашей пророчицей, вашей хозяйкой, вы не нужны мне! Возвращайтесь туда, откуда пришли, оставьте меня в покое! — Она бросилась прочь от разъяренных верующих, за пограничные скалы в свое старое убежище.

— Они не нужны мне, ты слышишь? — кричала она в стену пещеры. — Мне не нужны их отвратительные металлические тела, мне от них тошно, я не хочу, чтобы они служили мне, поклонялись мне, имели со мной что?то общее!

Она вскинула руки над головой и освободила всю свою священную силу. Воздух засветился голубым, скала с ворчанием содрогнулась, а Таасмин Манделла всаживала молнию за молнией в потолок пещеры. Через некоторое время она истощилась и, свернувшись в клубок на каменном полу, стала размышлять о силе, свободе и ответственности. Перед ее мысленным взором предстали Бедные Чада Непорочного Изобретения. Она увидела их металлические руки, металлические ноги, металлические плечи, их стальные глаза, их оловянные подбородки, их железные уши, их располовиненные лица, выглядывающие из уродливых кривых лачуг. Она почувствовала жалость. Они были такими жалкими. Бедные, безнадежные идиоты, несчастные дети. Она укажет им лучший путь. Она приведет их к самоуважению.

Через четыре дня, проведенных в размышлениях в пещере, Таасмин Манделла проголодалась и вернулась в Дорогу Отчаяния, чтобы съесть тарелку баранины с чили в Б.А.Р./Отеле. Ее нимб сиял столь