пустоту и Мария Квинсана обнаружила себя у входа в Зеркальный зал.

— Смею надеяться, вы получили искомое, — вежливо произнес Адам Блэк.

— Думаю, да. Ах да, чуть не забыла — вот пятьдесят сентаво.

— Для вас, мадам, бесплатно. С удовлетворенных клиентов плата не взимается. Платят только недовольные. Что ж, они ведь платят всегда, вам не кажется? Однако сейчас, думаю, я вспомнил вас, мадам, ваше лицо мне знакомо; имеете ли вы какое?то отношение к месту под названием Дорога Отчаяния?

— Боюсь, очень давнее и очень дальнее, и сейчас я совсем не та, какой была тогда.

— Это можно сказать о любом из нас, мадам. Что ж, доброго вам вечера, благодарю вас за визит и лишь прошу, если вы не против, рассказать друзьям и родственникам о чудеса Странствующей Чатоквы и Образовательной Экстраваганцы Адама Блэка.

Мария Квинсана пересекла пути, направляясь к залитому светом запасному пути, где разводил пары товарняк, на цистернах которого значился пункт назначения: Мудрость. Начинался дождь — мелкий, холодный, колючий дождь. Мария Квинсана думала над тем, что увидела. Она знала теперь, кто она. У нее была цель. Свобода никуда не делась, но теперь это была свобода, наведенная на цель. Она будет искать ответственности, ибо свобода без ответственности ничего не стоит, и к этой паре ей придется добавить власть, ибо без власти ответственность бессильна. Она должна отправиться в Мудрость и короновать в себе самой троякую свободу.

Подойдя к товарняку, она увидела машиниста, махавшего ей. Она улыбнулась и помахала в ответ.

Две странность этого вечера не укладывались в ее схему. Во–первых, во временных зеркалах совершенно отсутствовало отражение Адама Блэка. Во–вторых, образ, который она настигла и поглотила, двигался в общем направлении Дороги Отчаяния.

В тот самый день, как призрак отца открыл ей, что она подменыш, Арни Тенебра отказалась жить под одной крышей с родителями, живыми или мертвыми. Если она Манделла, она будет жить как Манделла, в доме Манделла. Она нашла Дедушку Харана спящим на веранде в окружении саженцев (в последнее время у него проснулась страсть к садоводству, отчасти вызванная неудавшимся отцовством). Он сидел с широко открытым ртом и громко храпел. Арни Тенебра раздавила прямо в этот рот перец чили и, дождавшись, когда жжение и ярость немного поутихнут, присела в реверансе и сказала:

— Господин Манделла, я ваша дочь, Арни.

Вот так она покинула дом Тенебра, перебралась под крышу семьи Манделла и назвалась новым именем, хотя окружающие продолжали звать ее маленькой Арни Тенебра, как привыкли. Она ненавидела их за то, что они звали ее маленькой Арни Тенебра. Ей исполнилось уже девять лет, она была хозяйкой своей судьбы, перемена семьи была признана всеми и она желала, чтобы ее воспринимали серьезно. Разве не она спровоцировала величайший скандал в Дороге Отчаяния со времен убийства ее отца, в результате которого ее мать оказалась в виртуальном изгнании и лишь Сталины с ней общаются, ограничиваясь притом только насмешками и оскорблениями? Она ощущала себя, таким образом, персоной в известной степени значительной, и ненавидела тех, кто смеялся над ее тщеславием.

— Я им покажу, — говорила она зеркалу. — Манделла или Тенебра, я заставлю небеса звенеть от моего имени. Я — важное лицо, вот кто.

Дорога Отчаяния не имела ничего общего с важностью или сотрясающими небо именами. Она была, просто была, и эта самодостаточность бытия бесила Арни Тенебра, которая не могла просто быть, она должна была становиться. Дорога Отчаяния нагоняла на нее скуку. Приемные родители нагоняли на нее скуку. Их уютная любовь приводила ее в ярость; неизменная доброжелательность вызывала отвращение.

— Я освобожусь, — обещала она своему отражению. — Как Лимаал, прославившийся в Белладонне, или даже как Таасмин, которая оказалась достаточно сильной, чтобы вырваться из уз общества и жить одной меж скал, как даман — почему я не могу так же?

Она избегала общества людей, даже слепо любящих ее отца и матери, поскольку знала, что ее считают маленькой прохиндейкой, играющей на нежных чувствах стариков. Она отыскала путь в дом доктора Алимантандо и потратила многие часы на уединенное, безмятежное чтение его томов и заметок, касающихся природы времени и временности в покинутой погодной комнате. Ушли ушли ушли ушли — все интересные и предприимчивые люди уходят из Дороги Отчаяния: а что же Арни Тенебра?

В один прекрасный день она заметила клубы пыли, катящиеся со стороны пустынных равнин, и еще до того, как они превратились в дюжину вооруженных МФБС мужчин и женщин в хаки верхом на вседорожных трициклах, она знала наверняка, что это приближается ее спасение.

Сперва ее, как испуганную птичку, охватило желание спрятаться от него, и потому она держалась позади толпы, когда вооруженные солдаты зачитывали прокламацию, гласящую, что они, Истинные Бойцы Армии Родной Земли Северо–Западного Четвертьшария, объявляют город временно оккупированным указанной Армией. Она не высовывалась, пока бойцы разъясняли цели Армии Родной Земли: прекращение дальнейшей иммиграции, передача контроля над средствами экологической поддержки от РОТЭК к планетарным властям, выборы региональных автономных парламентов на каждом континенте, защита исконной планетарной культуры, нетронутой упадочностью и вырождением Материнского мира и разгром коррумпированных транспланетных корпораций, высасывающих из земли все соки. Она не присоединилась к протестующим, когда Доминика Фронтеру и трех сотрудников Железных Дорог Вифлеем Арес увели и заключили под домашний арест на время оккупации, и не выказала никаких чувств, когда обезумевшая Рути Фронтера, заливаясь слезами, каталась по земле перед домом, в котором заперли арестованных.

Вместо этого она спряталась под зонтичным деревом и наблюдала, как партизаны облепили дом доктора Алимантандо и что?то делали с вышкой микроволновой связи. Она разглядела логотип на ящиках радиооборудования и внезапно поняла, что это за оккупация.

— Свинг–радио, — пробормотала она про себя, обводя буквы на ящиках кончиками пальцев. — Свинг– радио.

Свинг–радио было музыкальным вампиром. В некоторых городах за прослушивание Свинг–радио полагались штраф, пятнадцать суток общественных работ, конфискация радиоприемника или даже публичное бичевание. Это была музыка подрывных элементов, террористов и анархистов, рыщущих по захолустью на своих трайках–вседорожниках в поисках микроволновых вышек, к которым бы они подключали свои нелегальные передатчики, чтобы передавать подрывную, террористичную, анархическую музыку подросткам в переулках, пустых спортзалах, на задних сидениях рикш, в закрытых барах, заколоченных сараях, и Арни Тенебра/Манделла тоже слушала могучий звук новой музыки в два часа две минуты ночи, под одеялом. Это была самая лучшая музыка в мире, она поджигала ноги, чувак, она заставляла плясать, чувак, она заставляла девочек задирать юбки или спускать все остальное, мальчиков делать сальто и обратно сальто и крутиться на полу, бетоне и утоптанной бурой земле: наглая, скверная, подпольная музыка Дхармаджита Сингха, Хэмилтона Боханнона, Бадди Меркса и самого Короля свинга, Человека, Пробившего Ткань Времен — Гленна Миллера — и его оркестра. Это была подпольная музыка из прокуренных подвалов глубоко под Белладонной, чердачных студий с названиями вроде «Американский патруль», «Желтый пес» или «Зут Мани»: это была музыка, пугающая твою мамочку, это было Свинг–радио и она была вне закона.

Она была незаконна, поскольку являлась пропагандой, хотя и не несла политического содержания. Это была подрывная деятельность посредством наслаждения. Это была шедевр пропагандистского искусства, и на его успешность указывал хотя бы тот факт, что полмиллиона подростков каждый день насвистывали его знаменитые позывные, и столько же родителей обнаруживало, что напевают их, даже не знаю, что это такое. От рисовых чек Великого Окса до башен Мудрости, от фавел Радости до пастбищ Вуламагонга ровно в двенадцать часов подростки настраивали свои приемники на частоту Кайф 881 — и сегодня эти знаменитые позывные будут греметь над всей планетой отсюда, из Дороги Отчаяния.

— Кайф 881, — сказала Арни Тенебра. — Здесь, в Дороге Отчаяния. — Это было то же самое, как если