– Да ведь Джим заплатил за них втрое! – завопил Бен и с тяжелым вздохом надел шляпу. – Эх, девочка, послушайтесь совета старика, который вам в отцы годится! Иной подарок, уж вы мне поверьте, приличнее принять, чем отказаться! Да только молодежь вроде вас ничего не понимает.
Элизабет хранила упорное молчание. На лице ее читалось ослиное упрямство.
– Тяжелее приходится тому, кто дает. И порой истинное милосердие в том, чтобы взять, а не дать, – вздохнул он. – Элизабет, ты хорошая девочка, милая и красивая, но ты не умеешь быть милосердной! Подумай об этом, детка. А пока до свидания, моя дорогая.
Пока они не выехали из города, Джеймс даже не пытался завести с Элизабет разговор о лампах. Сама же она упорно молчала.
– Ладно, – не выдержал он, – выскажи, что у тебя накипело, и покончим с этим!
Элизабет украдкой бросила взгляд на его лицо – Джеймс самодовольно ухмылялся. Этим утром она особенно тщательно занималась своим туалетом – потратила битых два часа на то, чтобы одеться! Платье, по замыслу Элизабет, должно было быть простым, но строгим – таким, чтобы этот наглец наконец понял: она ничего от него не примет! Но мысли ее внезапно унеслись в то далекое прошлое, когда она шаг за шагом тащилась вслед за отцом через жаркие прерии Техаса и пустыни Нью-Мексико и Аризоны, через опаленную солнцем Калифорнию с ее песком и пылью, так что в конце концов она даже забыла, как выглядит обычная трава.
Жаль, что то время уже не вернуть, вдруг подумала она. Но даже просто вспомнив о нем, Элизабет почувствовала себя сильнее. Надо стать свободной, как тогда, много дней назад: измученная жаждой, обессилевшая и голодная, она, казалось, не сделает ни шага, но делала его и двигалась дальше!
Теперь же, глядя на Джеймса и, несмотря ни на что, продолжая его любить, Элизабет ощущала, как вся ее решимость тает, будто снег под яркими лучами солнца. Никакое прошлое не в силах изменить ее чувств к этому человеку!
– Спасибо тебе за лампы, – тихо сказала она.
От неожиданности Джеймс резко натянул вожжи, и лошади едва не встали на дыбы.
Понадобилось время, прежде чем он сумел овладеть собой.
– Я вовсе не хотел тебя обидеть, – неловко объяснил он, стараясь не выказать своего удивления. – Просто не хотел, чтобы ты сидела в темноте.
Милосердие в том, чтобы принять дар, вдруг вспомнила она слова Бена Симонсона, впервые осознав правоту старик.
– Они такие красивые! Спасибо тебе, Джеймс! Господи, стало быть, она решила их оставить! А Джеймс посчитал, что ослышался. На это он и надеяться не мог.
– Пожалуйста, – неловко пробормотал он. И добавил, с улыбкой оглянувшись по сторонам: – Чудесный денек... для января, конечно! И совсем не холодно.
– В прошлом году было холоднее. – Элизабет вдруг вспомнила, как весь мир в те дни казался ей погруженным во тьму. Говорить об этом не стоило. К тому же они оба и раньше не заговаривали о сыне. Впрочем, теперь это необходимо.
Судя по всему, Джеймс думал о том же и был благодарен Элизабет за то, что она первой начала разговор.
– Да, – тяжело вздохнул он, – холоднее. И небо было затянуто облаками, не то что сейчас, когда солнце сияет вовсю!
Элизабет с трудом проглотила застрявший в горле комок.
– Какие красивые цветы ты привез! – Она мужественно улыбнулась Джеймсу. – А я так и не привыкла к тому, что здесь, в Санта-Инес, цветы цветут всегда! Тут и вправду никогда не бывает снега! А будь мы в Теннесси, все было бы по-другому.
Раньше Джеймс попросту пропустил бы это мимо ушей и по привычке перевел разговор на бытовые проблемы. Но теперь все было по-другому. Его вдруг осенило, что он никогда не расспрашивал Элизабет о ее семье, о ее прошлом, о родственниках. Конечно, кое-что он знал, но совсем немного. Она не распространялась об этом, а он, проклятый самодовольный осел, и не интересовался. Стоит ли удивляться, что Элизабет и понятия не имела, насколько она ему дорога и насколько для него важно все, что связано с ней? Она совершенно справедливо считала, что муж видит в ней обычную домохозяйку, не больше. И в этом только его, Джеймса, вина.
– А откуда родом твои старики, Бет? – спросил он вдруг, совершенно упустив из виду, что они говорили о другом.
Элизабет, которая с нежной улыбкой любовалась цветами, даже вздрогнула от неожиданности.
– Мои старики?
Джеймс чертыхнулся про себя: идиот, надо было спросить ее о зиме, какая она в Теннесси, – все было бы лучше! Но отступать уже поздно.
– Твоя семья, – поправился он. – Вот мои, к примеру, родом из Массачусетса. – Одного взгляда на ошеломленное лицо Элизабет было достаточно, чтобы понять, как она удивлена – вспоминать о корнях через столько лет. Обычно ведь люди рассказывают о себе прежде, чем пожениться, а не когда уже расстались. – Так откуда твоя семья, Бет? Каковы твои корни? А родственники твоей матери, откуда они? – Внезапно Джеймс осекся, устыдившись, что не знает даже девичьей фамилии ее матери.
Элизабет, похоже, была слегка сбита с толку, но Джеймс не отступал:
– А правда, расскажи, Элизабет! Только уговор – ничего не упускай, идет? Я хочу знать историю вашей семьи, тем более что времени у нас предостаточно. До кладбища еще долго.
Часом позже они стояли рядом под раскидистыми ветвями старого дуба, еще в незапамятные времена посаженного возле семейной усыпальницы Кэганов. Оба печально смотрели на маленькую плиту в изголовье крохотной могилки их сына. Всю дорогу Элизабет смущенно рассказывала о своей семье; казалось, оба просто старались не вспоминать о том, что привело их сюда. Но теперь весь ужас и горе случившегося охватили их с новой силой.