и расправил мои измятые юбки с таким почтением, будто мы находились на балу, хотя и улыбаясь от понимания несоответствия этого жеста ситуации. Затем он опять уселся в кресло и притянул меня к себе, я прижалась лицом к его щеке и улыбалась, почти смеялась от счастья.

Затем я открыла глаза, и мы улыбнулись друг другу, как заговорщики.

— Беатрис, ты просто девка, мне придется обручиться с тобой после этого, — сказал он, его голос был хриплым.

— Похоже, что я и вправду девка.

Мы оставались у меня, пока солнце не скрылось за западными холмами и вечерние звезды не зажглись на небе. Камин тихо догорал, но нас это не беспокоило. Мы опять целовались, сначала нежно, едва касаясь друг друга губами, а потом крепко и со страстью. Мы почти ни о чем не говорили. Немного об охоте, о Гарри. Джон не расспрашивал, почему я плакала, и мы не строили никаких планов. Затем я увидела, что в маминой гостиной зажглись свечи и уже задернуты занавеси.

— Я думала, что это будет больно, — лениво произнесла я, заботясь о своей репутации невинности.

— После всех тех лошадей, на которых ты скакала? — спросил он с улыбкой в голосе. — Я удивлен, что ты вообще это заметила.

Я не выдержала и хихикнула, хоть это совсем не подобало леди. Но мне так хотелось больше не притворяться и оставаться такой удовлетворенной и довольной, как я была.

— Мне надо идти. — Я слегка шевельнулась на его коленях. — Они удивятся, где я.

— Мне пойти с тобой? Хочешь, мы им все расскажем? — спросил он и помог мне расправить сзади платье, смявшееся от нашего долгого объятия.

— Не сегодня, — ответила я. — Пусть это будет только наш день. Приходи завтра к обеду, и мы все расскажем.

Он склонился в шутливом послушании и, поцеловав меня на прощание, вышел через мою дверь. Его визит прошел незамеченным для мамы, Гарри и Селии, но я знала, что вся прислуга в доме и даже конюхи в конюшне знали, как долго он здесь оставался. Поэтому-то и не принесли свечей. Они стремились оставить нас с Джоном наедине, как в любой деревне стараются оставить наедине девушку с ее поклонником. Как обычно, люди в Вайдекре знали много больше, чем Гарри или мама могли себе вообразить.

На следующий день, когда Джон приехал пригласить меня на прогулку перед обедом, мои домашние не обратили на это внимания, зато каждый слуга значительно улыбался и старался держаться поблизости. Страйд с подчеркнутой церемонностью объявил мне, что Джон ожидает в коляске, а когда он подал мне руку, я чувствовала себя так, будто меня ведут к алтарю. И я ничуть не возражала.

— Думаю, что вы не станете похищать меня сегодня, — произнесла я и распустила над желтой шляпкой нарядный желтый зонтик.

— Нет, я буду вполне удовлетворен видом моря с высоты ваших холмов, — легко согласился доктор. — Вы думаете, мы сможем проехать в коляске по горным тропам?

— Там будет тесновато, — отозвалась я, измеряя взглядом ширину его коляски. — Но если вам удастся держать прямо, то возможно.

Он хмыкнул.

— О, я плохой возница, я знаю. Совершенно неопытный. Но вы всегда можете поправить меня, если что.

Я рассмеялась. Что мне нравилось в Джоне Мак-Эндрю больше всего, так это его иммунитет к моим поддразниваниям. Он никогда не реагировал на мои атаки, они его даже не задевали. Он воспринимал их как часть нашей игры — и признавался в своем неумении без тени смущения, часто при этом греша против истины.

— Ах, что вы, что вы, — сказала я весело. — Я уверена, что вы могли бы, сидя в экипаже и правя парой, взобраться по лестнице, не повредив лошадей и не оцарапав ступеней.

— Безусловно, мог бы, — скромно произнес он. — Но я не стану этого делать, Беатрис. Из-за вас. Ведь вы бы ужасно испугались за меня.

Я непроизвольно рассмеялась и взглянула в его ласковые глаза. Когда он меня так поддразнивал, его глаза сияли, будто бы он целовал меня. Вскоре он остановил лошадей и бросил поводья на куст.

— Они подождут, — сказал Джон небрежно и подал мне руку.

Он продолжал держать ее, когда я уже вышла из экипажа и мы достигли гребня холма. Лучшего места для любовной прогулки я не могла бы найти. Но думаю, что я чувствовала бы себя лучше, если бы те заросли, в которых мы любили лежать с Ральфом, не находились буквально в ярде отсюда, а маленькая лощина, где я полоснула кнутом Гарри, не лежала в дюжине ярдов справа.

— Беатрис, — сказал Джон Мак-Эндрю, и я обернулась к нему.

— Беатрис… — произнес он еще раз.

В моем мозгу вспыхнули слова Ральфа о тех, кто любит, и тех, кого любят. Джон Мак-Эндрю любил меня, и вся его мудрость и острый ум не могли защитить его от этой любви. Любви вопреки всему. Все, что мне надо было сделать, — это сказать «да».

— Да, — сказала я.

— Я написал своему отцу несколько недель назад и сообщил ему о своих чувствах, он принял это очень хорошо, даже великодушно, — сказал Джон. — Он выделил мне мою долю и разрешил делать с ней все, что я хочу. — Он улыбнулся. — Это целое состояние, Беатрис. Достаточное, чтобы скупить три Вайдекра.

— Но это майорат. Гарри не может продать его, — быстро ответила я с внезапно проснувшимся интересом.

— А это все, о чем вы думаете, не так ли? — заметил Джон сокрушенно. — Я имел в виду, что его достаточно, чтобы купить или снять в аренду любое поместье. Я сказал отцу, что никогда не вернусь в Шотландию и собираюсь жениться на англичанке. Гордой, упрямой, знатной англичанке. И любить ее, если она позволит, всю мою жизнь.

Я обернулась к нему, мое лицо светилось нежностью, глаза сияли от счастья. Я не ожидала, что полюблю кого-нибудь после Ральфа, я думала, что моя страсть к Гарри будет вечной. Но сейчас я едва могла вспомнить, как он выглядит. Я ничего не видела перед собой, кроме глаз Джона, сияющих любовью и нежностью.

— И я буду жить здесь? — спросила я, не веря своему счастью.

— И ты будешь жить здесь, — пообещал он мне. — В крайнем случае я куплю вайдекрские свинарники, только чтобы мы с тобой жили на этой земле. Это удовлетворит тебя?

В нетерпении и любви он сжимал меня в своих, будто железных, руках. Я чувствовала, как у меня подгибаются колени от объятий мужчины, охваченного страстью. Когда мы отпрянули друг от друга, мы оба едва дышали.

— Мы помолвлены? — требовательно спросил он меня. — Ты выйдешь за меня замуж? И мы будем жить здесь? И мы объявим об этом сегодня за обедом?

— Да, я выйду за вас, — сказала я так же торжественно, как сказала бы всякая другая невеста.

Я думала о ребенке в своем чреве и о деньгах Мак-Эндрю, с которыми я смогу так много сделать для Вайдекра.

— Да, я выйду за вас, — повторила я вновь.

Мы взялись за руки и направились обратно к экипажу. Лошади стояли спокойно, пощипывая темные листья боярышника, и черный дрозд грустно пел в лесу.

Джон проехал вперед по узкой тропе, пока не нашел места, где мы могли развернуться и отправиться в обратный путь.

Листья буков, опадая, медленно кружились вокруг нас, как рис на свадебной церемонии, пока мы медленно проезжали под ними. Джон не торопился домой. Медные буки были темно-пурпурными в ту осень, а листья других деревьев, еще недавно восхитительно зеленые, стали желтыми и оранжевыми, невыразимо яркими в своей увядающей красоте. Мои любимые березки светились золотом над серебром своих белых стволов. Живые изгороди, казалось, горели огнем последних цветов шиповника, и красные глянцевитые ягоды брусники кивали своими головками там, где еще недавно белели цветки.