статье Белинского. Белинский в эти годы — годы своего идеологического созревания (еще до 'периода примирения с действительностью') — последовательно противопоставлял реакционным теориям 'безвредного' искусства требования реалистической эстетики. В 'Миргороде' Гоголя Белинский нашел осуществление своих эстетических идей.

Белинский высказывался о 'Миргороде' несколько раз. Первым откликом была краткая рецензия в 'Молве' 1835 г. № 15 (цензурное разрешение 12 апреля 1835 г.) на 'Арабески' и 'Миргород'. 'Новые произведения игривой и оригинальной фантазии г. Гоголя' были здесь отнесены 'к числу самых необыкновенных явлений в нашей литературе'; впрочем, как правильно указывал С. А. Венгеров, в словоупотреблении этих лет 'необыкновенный' значило 'незаурядный'. Несколько выше Белинский относил Гоголя 'к самым приятным явлениям в нашей литературе' — наряду с повестями Павлова и Полевого. Упоминание о Гоголе в заметке 'И мое мнение об игре Каратыгина' ('Молва', 1835, № 17, цензурное разрешение 26 апреля 1835 г.) также еще очень сдержанно. Гоголь противопоставлен Марлинскому как представитель 'естественности и простоты'. Но за этой оценкой следует оговорка: 'Я не отрицаю таланта в г. Марлинском и пока еще не вижу гения в г. Гоголе, но хочу только показать разность между талантом случайным … и талантом самобытным, независимым от обстоятельств жизни'. Хотя в статье 'О русской повести и повестях Гоголя' также не отрицался талант Марлинского и Гоголь назывался талантом, а не гением, — общий тон статьи был существенно иным, чем в двух апрельских заметках.

Статья Белинского 'О русской повести и повестях Гоголя' появилась в 7-й и 8-й книжках 'Телескопа' за 1835 г. (цензурные разрешения от 1 и 11 сентября). От всего написанного о Гоголе раньше статья отличалась прежде всего большой принципиальностью: Белинский приветствовал Гоголя не как рядового талантливого писателя, а как представителя наиболее актуального направления — 'реальной поэзии и ее наиболее актуального жанра — повести. Реальная поэзия, в противоположность идеальной, защищалась здесь еще с шеллингианских эстетических позиций ('вечный герой, неизменный предмет ее вдохновений, есть человек… символ мира, конечное его проявление'), причем не отрицалось относительное право на существование поэзии 'идеальной'. Белинский в плане мировой литературы не затруднился сопоставлять Гоголя с Шекспиром и Шиллером, а по поводу 'Тараса Бульбы' — и с Гомером (оговариваясь, что не считает Гоголя равным им, но 'для гения и таланта одни законы, несмотря на всё их неравенство'). Но в плане современной русской литературы Гоголь был поставлен на первое место: 'По крайней мере, в настоящее время он является главой литературы, главой поэтов; он становится на место, оставленное Пушкиным'. Эта градация — при живом еще Пушкине — связана была с представлением, что Пушкин 'уже свершил круг своей художнической деятельности': вопрос о сравнении исторического значения Гоголя и Пушкина Белинским не поднимался; напротив, в начале статьи было заявлено, что Пушкин 'составляет на пустынном небосклоне нашей литературы, вместе с Державиным и Грибоедовым, пока единственное поэтическое созвездие, блестящее для веков'. Положение Гоголя в современной русской литературе подкреплялось обзором повестей виднейших русских прозаиков — Марлинского, Вл. Одоевского, Погодина, Павлова и Полевого (повести Пушкина не были упомянуты), причем никто из них не был признан сколько-нибудь равным Гоголю. Отличительными чертами характера Гоголя Белинский признал 1) простоту вымысла, 2) совершенную истину жизни, 3) народность, 4) оригинальность и 5) комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния. Первые четыре черты он признавал общими 'всем изящным произведениям', последнюю — чертой индивидуальной для Гоголя. Огромное значение статьи Белинского заключалось в том, что она 1) решительно порывала с представлением о Гоголе, как о 'забавном' писателе; 2) ставила во всей широте вопрос о сложном и противоречивом характере гоголевского творчества, как несводимого к 'комизму'; 3) подлинный характер и тем самым историко- литературную роль Гоголя усматривала не в комизме его, а в реализме ('Он не льстит жизни, но и не клевещет на нее: он рад выставить наружу всё, что в ней есть прекрасного, человеческого и в то же время не скрывает ни мало и ее безобразия. В том и другом случае он верен жизни до последней степени').

Заметим, что 'истинную поэзию действительной жизни' оценил в Гоголе и Н. В. Станкевич (письмо от 4 ноября 1835 г. к Я. М. Неверову, 'Переписка Н. В. Станкевича', М., 1914, стр. 335). Но в свете одновременных отзывов Станкевича о 'Старосветских помещиках' философское содержание этой оценки раскрывается как идея 'примирения с действительностью'. Обличительно-иронические элементы гоголевского реализма от Станкевича ускользнули. Белинским они были поняты и выражены в замечательной формуле: 'смех, растворенный горечью'.

Наиболее значительно в статье Белинского определение гоголевского юмора. Определяя его как 'гумор спокойный, простодушный, в котором автор как бы прикидывается простачком', Белинский тут же замечает (возможно, по адресу Шевырева, Воейкова и др.), что 'надо быть слишком глупым, чтобы не понять его иронии'. Явно против Шевырева обращены слова: 'И причина этого комизма, этой карикатурности изображений заключается не в способности или направлении автора находить во всем смешные стороны, но в верности жизни'. Шевыревскому упрощению гоголевского юмора Белинский противополагает свое определение: 'Но тем не менее это всё-таки гумор, ибо не щадит ничтожества, не скрывает и не скрашивает его безобразия, ибо, пленяя изображением этого ничтожества, возбуждает к нему отвращение'. Принципиально новым и важным было здесь указание на критические, обличительные элементы гоголевского творчества, подкрепленное и анализом отдельных повестей. Герои 'Старосветских помещиков' впервые Белинским определены как 'две пародии на человечество'; герои 'Повести о том, как поссорился…' — как 'живые пасквили на человечество'; 'очарование' Гоголя — в том, что, разоблачая 'всю пошлость, всю гадость этой жизни животной, уродливой, карикатурной', он вызывает участие к своим героям. Другими словами гоголевская оценка действительности противоречива, но это соответствует противоречиям самой действительности ('И таковы все его повести: сначала смешно, потом грустно. И такова жизнь наша: сначала смешно, потом грустно!'). В отличие от всех остальных критиков, Белинский дал высокую оценку и 'Вию', — не только бытовым изображениям и характеру Хомы, но и фантастике 'Вия', за исключением только описания привидении (здесь Белинский согласился с упреками Шевырева; соответственное место было Гоголем впоследствии переработано).

Несколько позже — в апреле 1836 г. — Белинский выступил с прямой полемикой против Шевырева по разным вопросам, в том числе и по вопросу об оценке Гоголя ('О критике и литературных мнениях 'Московского Наблюдателя''. 'Телескоп', 1836, № 5–6). Здесь Белинский писал: 'Комизм отнюдь не есть господствующая и перевешивающая стихия его таланта. Его талант состоит в удивительной верности изображения жизни в ее неуловимо-разнообразных проявлениях. Этого-то и не хотел понять г. Шевырев'.

Точка зрения Белинского, в те годы совершенно новая, была затем поддержана самим Гоголем в его автокомментариях, особенно в 'Театральном разъезде' и в известном зачине 7-ой главы 'Мертвых душ'. Очень возможно, что Гоголь самоопределился в этом направлении не без влияния Белинского. [О непосредственном впечатлении, произведенном на Гоголя статье Белинского 'О русской повести…' передают воспоминания П. В. Анненкова. Гоголь по словам Анненкова 'был доволен статьей, и более чем доволен, он был осчастливлен статьей, если вполне верно передавать воспоминания о том времени. С особенным вниманием остановился в ней Гоголь на определении качеств истинного творчества' (П. В. Анненков, 'Замечательное десятилетие'. Последнее издание: 'Academia' Л., 1928 стр. 241). ] В статье 1840 г. о 'Горе от ума' Белинский еще раз вернулся к трем основным повестям 'Миргорода', видя в них образцы трагедии ('Тарас Бульба'), драмы ('Старосветские помещики') и комедии ('Повесть о том как поссорился…'). В этой статье, основанием на гегельянском противопоставлении разумной и неразумной действительности, Белинский существенно отошел от своих положений 1835–1836 годов и тем самым — от гоголевских самооценок.

В письме к Жуковскому от 6–8 апреля 1837 г. Гоголь писал о 'Старосветских помещиках' и 'Тарасе Бульбе', что эти две повести 'нравились совершенно всем вкусам и всем различным темпераментам' и добавлял: 'все недостатки, которыми они изобилуют, вовсе неприметны были для всех, кроме вас, меня и Пушкина'. Действительно, 'Старосветские помещики', воспринятые как патриархальная идиллия, и 'Тарас Бульба', воспринятый как официозно-патриотическая повесть (хотя ни та ни другая оценка не была верной), были поддержаны даже реакционной критикой в противовес эксцентрической фантастике 'Вия' и особенно в противовес 'Повести о том, как поссорился…' с ее обличительно направленным реализмом. Показательно отношение (1836–1837 гг.) кн. Н. Г. Репнина, дочь которого вспоминала: 'Отцу сильно не нравился сатирический склад ума Гоголя, и он был притом сильно недоволен его произведениями,