победу, я улыбнулась шире:

– Прошу прощения, благородный господин… Уж если нам по дороге… Не могли бы вы проводить бедную девушку – а то одной очень страшно…

Губы его чуть дрогнули:

– Тут ты ошибаешься. Самое страшное происходит, когда людей по меньшей мере двое… В одиночестве – значит в безопасности.

Я захлопала глазами, пытаясь освоить его мысль; тем временем лицо его чуть изменилось – и я с удивлением поняла, что он улыбается:

– Хотя – что ж… Не думаю, что нам так уж по дороге…

И пока я пыталась понять, согласие это или отказ, он вдруг предложил мне руку – небрежным и одновременно рыцарским жестом, так что мне ничего не оставалось, как опереться на нее – и мысленно выругать себя за опрометчивость и нахальство.

На один его шаг приходилось почти два моих.

С полей пахло навозом, и откуда-то доносился запах дыма – не то крестьяне жгут старье, не то разбойники жгут хутора… Я подскакивала по дороге рядом со странным незнакомцем, и мысли мои подскакивали тоже – как телега по разбитым колеям. За один только десяток шагов я успевала увериться в полной глупости своих догадок – ерунда, не он… А потом, искоса взглянув на бесстрастное, изрезанное временем лицо, я покрывалась потом, и ноги становились ватными: «…никто не знает, кто он… Он заклял… заклял…» Небо, вот не хватало мне ходить под ручку со старцами, накладывающими заклятия! Вину-то всегда можно найти… И даже если рядом со мной шагает просто суровый старик, идущий к сыну, страдающий подагрой, не любящий невестку… Упаси небо чем-то его задеть или прогневить. Мало ли…

– Как ты думаешь… – начал он. Я, привыкшая было к его молчанию, так дернулась, что рука моя чуть не соскользнула с его локтя. Уши мои тут же вспыхнули: надо же так бездарно выдать свой страх!

– Как ты думаешь, – продолжал он после паузы как ни в чем не бывало, – зачем человеку имя? Имя дается, чтобы окликать? Эй, ты, такой-то… Чтобы не путаться, когда кто-то на улице кричит «Эй»?

Ничего подобного никогда не приходило мне в голову. Я молчала, надеясь, что ответа и не требуется; он вздохнул:

– А когда некому окликать? Некому звать… Зачем имя? «Как зовут…» А вот никто не зовет. Нету имени. Забыто.

Я молчала, лихорадочно пытаясь придумать какой-нибудь вежливый, ничего не означающий ответ.

– Каждая собака имеет имя, – продолжал он рассеянно. – Все волки бегают безымянными.

И тут я нашлась:

– А если один волк захочет позвать другого? Ведь как-то он его называет?

Ноги мои, возмущенные глупостью головы, споткнулись три раза подряд. Мой спутник неопределенно хмыкнул. И снова наступило молчание. Мы шагали по дороге, и мир вокруг нас залит был солнцем, и от нагретой земли поднимался пар. Ножны шпаги мерно ударялись о стариково голенище, и я подумала, что вооруженным господам привычнее путешествовать верхом.

Впрочем, очень скоро выяснилось, что как пешеход он куда выносливее меня – шагая с ним рядом, я сначала запыхалась, потом взмокла, потом и охромела; в боку моем нещадно кололо – а он шел себе, размеренно и легко, равнодушно поглядывая на разлегшиеся вокруг красоты, на зеленеющие поля и отдаленные рощицы. Я хватала воздух ртом, изо всех сил сдерживая хриплое дыхание, боясь и пикнуть, – а он шел и шел, и я десять раз прокляла минуту, когда решилась с ним заговорить.

Потом он о чем-то спросил – что это вопрос, я поняла по интонации, но из-за шума в ушах не разобрала ни слова. Не дождавшись ответа, он обернулся ко мне – и тут же остановился, меряя меня не удивленным, нет – скорее усталым взглядом.

В глотке моей давно уже пересохло, и потому я ухитрилась только жалобно улыбнуться.

– Вот и я не знаю, – сказал он со вздохом и выпустил мою руку. Отошел к обочине и сел на серый, до половины вросший в землю камень.

Натруженные ноги мои тряслись; едва переступая, я тоже отошла к обочине и уселась чуть поодаль – на свой дорожный узелок.

– Ты вряд ли его остановишь, – сказал он все так же рассеянно. – Но попытаться стоит.

По спине моей будто проползла мокрая гадюка. Я вскинула на него глаза – и встретилась с безучастным взглядом прозрачных глаз.

– Я не решил… – продолжал он медленно. – Ты – другое дело… Попытайся.

Светло-желтая бабочка, явившаяся невесть откуда, покружилась над его острым коленом и уселась на эфес шпаги. Не глядя на меня, он смотрел в небо, и ноздри его раздувались и трепетали:

– А я не хожу с попутчиками… И меня никто не окликнет. Зачем имя, когда некому звать…

Он дождался, пока бабочка уберется восвояси, легко поднялся и отправился дальше; я сидела на своем узелке и потрясенно глядела ему вслед.

Он перестал удивляться своей удаче. Впрочем, а только ли удача позволила ему найти в заброшенной Башне единственно нужную ему комнату и совершенно случайно обнаружить тайник? Только ли удача подбила его заговорить со старым сумасшедшим? Случай ли навел его на обиталище пекаря, бывшего в свое время служителем Трактаном? И вот опять – а удача ли, что в совсем другом месте на другой улице отыскалась мясная лавка, хозяина которой зовут именно так, как звали еще одного Фагиррового сподвижника?

Впрочем, так называемая удача ни разу не довела дела до конца. Ни сумасшедший, ни пекарь не смогли объяснить Луару, зачем двадцать лет назад Орден Лаш вызвал из могилы всеобщую погибель, поголовную смерть от Черного Мора, и зачем Фагирре нужен был Амулет Прорицателя. Луар не мог постичь мотивы Священного Привидения – которые с таким же успехом могли быть мотивами самого Магистра… Либо