ты попросту гуляешь?
Длинный рот его улыбался, а глаза оставались серьезными – цепкими и томными одновременно. Подбородок, тщательно выскобленный бритвой, покрыт был несводимыми черными точками. От Хаара пахло пудрой и дорогим одеколоном; предположение о том, что я «гуляю», было чистой воды лицемерием – ему давно уже донесли, что труппа Флобастера покинула город.
– Как тебе спектакль? – в голосе его скользнули покровительственные нотки. Он будто радовался за меня – как же, наконец-то сподобилась поглядеть на настоящее искусство…
Я не нашла в себе сил хвалить зрелище – а ругать побоялась.
– Господин Хаар не собирается в дорогу? – ответила я вопросом на вопрос. Он хмыкнул:
– Тебя это заботит? Не волнуйся, труппа Хаара не испытывает в дороге ни лишений, ни нужды… Впрочем, я намерен пробыть здесь еще несколько недель.
Он привычно говорил «я», а не «мы». Он постоянно наслаждался собственным здесь присутствием; я с нежностью вспомнила Флобастера – а тиран же был… скупердяй… самодур…
Хаар понимающе шлепнул ладонью по моему узелку с пожитками. Крепко взял меня за локоть.
– Пойдем, дитя, – сказал он таким тоном, каким обычно говорят продавцу: заверните мне ЭТО.
И я пошла.
Новая труппа встретила меня именно так, как я того заслуживала.
Сразу вспомнился приют: косые улыбки из-за плеча, пересуды вполголоса, вечное желание толкнуть или щипнуть – хотя бы словом или красноречивым взглядом. Все эти люди принадлежали Хаару, как марионетки но, в отличие от марионеток, еще и грызлись между собой за право принадлежать ему полней.
В первую ночь, лежа без сна на отведенном мне тощем тюфяке, я все пыталась представить, по каким дорогам тащатся сейчас наши повозки, что делает Флобастер, как говорят о моем отречении Бариан и Муха… Думать об этом было тяжело, и, закрыв глаза, я принялась вспоминать Луара.
Он вернется, и тогда я скажу ему правду. Я скажу, что больше нас ничего не разделяет – и мне плевать, даже если его прокляла мать и лишил наследства отец. Ради него я пошла на неслыханное предательство – не значит ли это, что я жить без него не могу?!
И еще. Я попрошу его раздобыть для меня эту книгу – «О магах». Я не успела прочесть ни о Первом прорицателе, ни о безумном Лаш – а теперь мне почему-то казалось, что это очень важно, что обязательно нужно прочитать и запомнить…
Настало серое утро, и хозяйственный Хаар занялся обустройством своего нового имущества, то есть меня; ради этого дела он решил обновить какой-то старый, вышедший из употребления фарс.
Мой новый хозяин был свято убежден, что нет ничего смешнее, чем когда на сцене задирают кому- нибудь подол, пинают под зад да еще обсыпают мукой – все равно кого, лишь бы погуще. Я никак не могла уяснить смысл своей роли; Хаар раздражался, обзывал меня тупой коровой, щелкал пальцами и требовал повторить все сначала. Труппа зубоскалила.
После третьего или четвертого повторения я перестала злиться и нервничать – мне сделалось все равно. Пусть только вернется Луар…
Будто почувствовав перемену моего настроения, Хаар объявил конец репетиции, ободряюще похлопал меня по крестцу и заявил, что, хоть задатки у меня слабенькие, но актрису из меня он тем не менее сделает.
Я смолчала.
Старуха, заведовавшая в труппе хозяйством, извлекла откуда-то ворох грязного тряпья и велела его выстирать; пока я таскала воду, ворочала в корыте несгибаемую холстину и вылавливала со дна ускользнувшее мыло, героиня с капризными губками и ее круглолицая товарка сидели рядом на скамеечке, грызли орехи и то и дело прыскали, перешептываясь и поглядывая на меня.
Я стерпела.
Вечером было представление – меня послали собирать деньги в тарелку. Я жадно всматривалась в лица окружавших подмостки людей – вдруг, думала я, Луар вернулся и ищет меня… Но и публика была под стать Хааровым фарсам, щекастая, вислоносая, глупая и пошлая… Впрочем я, скорее всего, преувеличила. Скорее всего, в тот момент мне казался глупым и пошлым любой человек, который не Луар…
Время остановилось. Мне казалось, что вслед за каждой ночью приходит один и тот же длинный серый день.
После двух или трех репетиций Хаар решил, что хватит даром меня кормить – пора выходить на публику и зарабатывать деньги. У него была кошмарная привычка наблюдать за спектаклем из-за занавески – и прямо по ходу дела шепотом высказывать замечания, среди которых самым красноречивым была все та же «тупая безмозглая корова». После представления Хаар обычно собирал труппу, чтобы унизить одних и похвалить других; сразу вслед за этим случалась грызня, потому что оскорбленные впивались в горло похваленным, обвиняя их в интригах. До поры до времени я наблюдала за этим зверинцем как бы со стороны; до поры до времени, потому что в один прекрасный день Хаар решил похвалить и меня.
Стоило хозяину удалиться, как я узнала о себе много интересных вещей. Бездарная сука, я, оказывается, изо всех сил старалась «подлезть под Хаара» и потому очутилась в лучшей в мире труппе – однако я к тому же еще и дура, раз не понимаю, что попасть в труппу – не значит в ней удержаться… Ноги у меня кривые, но это уже к делу не относится.
Только абсурдность происходящего позволила мне выслушать всю эту тираду с неожиданным хладнокровием. Осведомившись, все ли сказано, и получив в ответ презрительное молчание, я открыла рот и извергла в адрес своих новых товарок изощренное мясницкое ругательство – кто знает, откуда оно взялось в моем словарном запасе и как мой язык ухитрился выговорить его до конца.
Капризная героиня, ее круглолицая наперсница и заодно случившаяся рядом старуха переменились в лице; презрительно оглядев опустевшее поле боя, я удалилась – гордая и непобежденная.
Ночью в моем тюфячке обнаружилась толстая кривая булавка.
