Неуловимое движение рукой.

– Не-ет!

Луар захлебнулся криком.

Блеснула на солнце золотая цепочка; Амулет Прорицателя, выстраданная Луаром вещь, пустился прыгать по гладкой зеленоватой поверхности.

…Вода обожгла – так, будто он бросился в костер. Глинистое дно выпало из-под ног, и на секунду он увидел водную гладь изнутри – колышущаяся светлая пленка с шариками пузырей. И впереди – маленькая золотая комета, пластинка, опускающаяся на дно, влачащая за собой тонкий хвост цепочки.

Его руки впились в мутную ледяную воду. Он видел только свои руки цвета мертвечины, зеленую воду и белый песок на дне; на миг испугался, что потерял – но медальон звал его, тонкая пластинка стояла ребром, до половины утонув в иле.

И тогда его вытянутые пальцы коснулись Амулета Прорицателя.

Ясным и солнечным, по-весеннему теплым днем Флобастер объявил, что завтра – завтра! – мы покидаем город и трогаемся в путь.

Фантин обрадовался, как ребенок. Бариан все знал заранее, Муха довольно шмыгнул носом, а Гезина загадочно улыбнулась. Одна только я стояла с деревянным лицом, будто сельская невеста, которой уже на свадьбе показали наконец жениха.

Вечером все вместе отправились в трактир – пить и веселиться, радоваться весне и предстоящим странствиям. Я сидела в углу, цедила кислое вино и смотрела в стол.

Трактир был еще полон, когда Флобастер железной рукой отправил всех спать – рассвет ждать не будет, ворота открывают на заре, дорога не снизойдет к жалобам сонных лентяев, дорога любит лишь тех, кто выступает в путь затемно…

Я шла позади всех. Флобастер тоже чуть поотстал – и тогда я его окликнула:

– Мастер Фло!

Вероятно, он ждал от меня выходки – обернулся нервно, даже несколько суетливо:

– Ась?

– Я не поеду, – сказала я.

Весь вечер я мучительно сочиняла эту короткую фразу. Весь вечер я боялась вообразить, каким сделается лицо Флобастера; однако в переулке было темно – и потому я так его и не увидела.

Долго тянулась пауза; голоса, смех Гезины, хрипловатый басок Мухи отдалялись по улице.

– Он бросит тебя, – спокойно сказал Флобастер. – Он бросит тебя и забудет. Ты наймешься служанкой в какую-нибудь лавку, всю жизнь будешь мыть заплеванный пол и выслушивать брань. А когда жирный хозяин станет тискать тебя где-нибудь в кладовке, ты будешь вспоминать своего благородного рыцаря и глотать слезы…

Мне стало холодно. Он говорил бесстрастно и в то же время убежденно – как пророк.

– И может быть, тогда ты вспомнишь и меня. И скажешь своей мокрой соломенной подушке, что старик, выходит, был прав… И кинешься вдогонку – но только зря, Танталь. Потому что такое не прощается. Никогда.

Он перевел дыхание. Я стояла ни жива ни мертва.

– Знаешь, – он усмехнулся, – двадцать лет назад я сам мог стать лавочником и обзавестись выводком детишек… Но талант не тряпица, чтобы менять его на чью-то случайную ласку. Нашелся добрый человек, который объяснил мне это… И я ему по гроб благодарен. Понимаешь?

Я молчала. От втянул воздух сквозь стиснутые зубы:

– А теперь скажи, что ты пошутила, и закончим этот разговор.

Где-то в темноте над нашими головами поскрипывал флюгер. Пронзительно заорал гулящий кот, ответил другой, грохнул ставень, на крикуна плеснули помои пополам с проклятьями – и снова тишина, нарушаемая теперь звуком стекающих с крыши ручейков.

Мне хотелось провалиться сквозь землю. Потому что ответ мой был предопределен. Потому что предстоит еще узнать, смогу ли я жить без сцены и без труппы, – но вот без Луара мне не прожить точно. А Флобастер этого не поймет. Я в его глазах… не хочется и думать, кем я представляюсь в его глазах. Лучше мне было еще в приюте умереть от скарлатины.

Кошачий концерт возобновился на соседней крыше. Флобастер громко дышал в темноте.

– Я не поеду, – сказала я еле слышно.

Флюгер на крыше издал душераздирающую руладу.

– Как знаешь, – отозвался Флобастер глухо. – Прощай.

Повернулся и исчез в темноте.

Луар стоял посреди площади, и весенний ветер покачивал его, как деревце.

Он чувствовал себя, как человек, наконец-то оклемавшийся после долгой болезни; дорога помнилась смутно – был угар, исступление, потом ледяная вода – и сразу почему-то площадь с наглухо заколоченной Башней Лаш, с казненной куклой перед зданием суда и этим самым зданием, в подвалах которого он был зачат…

Он с удивлением понял, что рад возвращению. Более того, все путешествие в погоне за медальоном казалось теперь сказкой, рассказанной на ночь.