Идите ко мне. Идите все ко мне… Дождь будет только вечером, а до вечера так далеко… И весна еще долго не кончится… И чистые камни. И чистые стекла. И ручей под твоим каблуком.
(ЗАКРОЕТ НАВЕКИ И СОХРАНИТ)
И небо. Небо.
(Я СТАНОВЛЮСЬ НА СТРАЖЕ ПОДОБНО ДЕДУ МОЕМУ, ЛУАЯНУ. УХОДИ ЖЕ, ЯВИВШИЙСЯ ИЗВНЕ – ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕТ ДВЕРИ!)
Я… очень… всех…
(ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕТ ДВЕРИ. ЗДЕСЬ ВЕЧНОЙ СТРАЖЕЙ СТОИТ ПОСЛЕДНИЙ ПРИВРАТНИК, ПОСЛЕДНИЙ ПРОРИЦАТЕЛЬ…)
…и твой, Эгерт, сын.
(НАВЕКИ!)
Эпилог
Ворота открываются на рассвете, чтобы на узкие городские улочки могла опустится пыль далеких странствий.
Молодая женщина провожала его до первого перекрестка; на распутье оба остановились, чтобы проститься.
Неуловимая грань лета и осени. Сухая дорога, теплые камни на обочине и уставшая от зноя, наполовину выжженная солнцем трава.
– Он не вернется? – женщина смотрела вдаль. Слова ее казались не то вопросом, не то приговором.
Старик пожал плечами:
– Кто знает… Никто и никогда не становился на страже у Двери.
Женщина подняла глаза к небу, будто желая в очертаниях облаков увидеть дверной проем и стоящего перед ним человека.
– Его время изменилось, – медленно сказал старик. – Но каждую секунду он помнит…
– Не надо, – тихо отозвалась женщина. – Мы будем ждать.
– Да, – легко согласился старик. – Конечно.
По полям ползли рваные тени облаков.
– И вас мы тоже будем ждать, – сказала женщина.
Старик улыбнулся:
– Нет. Я не вернусь.
Женщина помолчала. Взглянула ему в глаза:
– Люди ждут… не обязательно для того, чтобы дождаться. Правда?
– Правда, – сказал он серьезно.
Уходить по дороге проще, нежели неподвижно стоять и смотреть в спину уходящего. В его жизни было и такое – он стоял и смотрел, как фигурки людей на дороге удаляются, становятся все меньше; вскоре хилый лесок поглотил их вовсе, а он все стоял и смотрел…
Теперь он уходит – и чувствует за плечами долгий взгляд.
А выжженная солнцем трава получила короткую передышку – прежде, чем высохнуть и пожелтеть, она зазеленеет снова. Маленькая весна в самом начале осени. Летящая за ветром паутина…
Вечная горечь утраты и вечное счастье быть собой. Мир изменился снова – и он изменился, в который раз, и бесконечная вереница его жизней подходит, наконец, к своему естественному завершению. И как хорошо, что это все-таки случилось с ним – он умрет, а значит, сейчас он жив…
Живая земля. Живое небо, полное птиц и облаков. Этот странный, в который раз уцелевший мир… Живой. Как пышно украшенный, богато накрытый пиршественный стол.
И старик улыбнулся, запрокинув изрезанное временем лицо к выгнутому, как купол, синему небу. Белые облака обратили к нему свои пухлые, благожелательные рыльца.
И он пошел дальше.
Мир прорезан горизонтом, и все дороги стремятся за край его, разбегаются из-под ног, как мыши, и трудно понять, начинаешь ты путь или уже вернулся.
Мир не объясняет, зачем.
И тем хорош.
Ибо каждый может привнести в него свой собственный сокровенный смысл.
Столы накрыты для всех. Последняя песня осеннего кузнечика…
Но придет и весна, которой он, старик, скорее всего не увидит.
И разве без него цветущие ветки станут менее белыми? Разве без него поблекнет листва, разве остынет солнце? Разве не возродятся старые надежды и не родятся новые? Разве те, оставшиеся за спиной, не будут каждую весну ждать – с новой силой?
