беспощадный… И забудешь ты, Луар, родных своих и друзей… И они от тебя отрекутся. И пройдешь по земле, как железная метелка…
– А Луар его – мечом? – перебила меня Алана.
– Нет… Волшебник-то еще не договорил. Вот, говорит он, что сделаю я с тобой, и никто никогда не полюбит тебя… И ты никого не полюбишь… Потому что чары мои тверже стали…
– А Луар его – мечом? – тянула свое кровожадная девчонка.
– Еще нет. Вот… Чары мои тверже стали. А расколдовать тебя невозможно… Потому что люди слабые. Люди не умеют как следует любить и как следует ненавидеть – зато они умеют забывать… Навсегда. И люди забудут тебя, Луар…
Алана фыркнула:
– Дурак! Луар его как мечом стукнет…
– Да, – вздохнула я. – Вот тут-то он его… Мечом. Тот и пикнуть не успел…
– А Луар?
– Лег спать, – я уложила деревянного солдата поперек стола. – Он устал. Я тоже. А ты?
Алана прислушалась к своим ощущениям.
– И я, – сказала она неуверенно.
– Тогда пойдем, – я поднялась, протянула ей руку – и тут же, проследив за ее взглядом, резко обернулась.
Поздно. Тень изможденной женщины отшатнулась и исчезла.
Глава седьмая
Перед выступлением Эгерт собрал свой отряд, намереваясь произнести короткое слово.
Он хотел подбодрить своих бойцов накануне трудного и опасного похода – однако при виде угрюмых либо равнодушных лиц вдруг озлился, и речь его обрела совсем иное направление.
И в лучшие времена полковник Солль горазд был насмешничать; теперь он просто брызгал ядом, хлестал подчиненных едкими и жестокими упреками, язвил и издевался – и в конце концов горько пожалел, что не погиб во время Осады вместе с последними достойными воинами городского гарнизона… Ибо счастье им, так и не дожившим до великого позора, а потомки их, те, кто носит оружие теперь, годны разве что на посмешище да на расплод…
Тут полковник, осененный новой мыслью, пообещал обратиться к городскому начальству с инициативой – оскопить наиболее трусливых и глупых стражников, дабы не плодить на земле бездарность. Трое дамочек вольного поведения, традиционно прикрепленных к гарнизону и потому ставших свидетелями Соллевой речи, переглянулись с мрачными усмешками; стражники потели, играли желваками и с ненавистью поглядывали на начальника – ибо друг на друга они смотреть и вовсе избегали.
Наконец, Солль выдохся, с презрением оглядел свое покрытое красными пятнами воинство и приказал выступать.
Стража на воротах отсалютовала товарищам, отправляющимся в поход; закрыв глаза, Солль вообразил ниточки слухов, выползающие из ворот вслед за отрядом… а то и впереди него. Сеть слухов, как круги по воде, вестники и шпионы, пробирающиеся с хутора на хутор, несущие сведения Сове…
Он закусил губу. Если отряд за его спиной казался подобравшимся, злым медведем – то в подчинении у Совы озверевший осиный рой. И нет другого выхода – взять или погибнуть, причем второе лучше, мертвый Солль вряд ли сможет вернуться в город и арестовать собственного сына… То есть того, кто считался таковым без малого двадцать лет.
Ни с того ни с сего он пришпорил лошадь; бойцы его, ругаясь сквозь зубы, поспешили следом. Сквозь редкие тучи пробилось наконец солнце, осветив расстеленную перед полковником цветную тактическую карту: рощу вдалеке, перекресток дорог да отдаленное селение. Даже не закрывая глаз, Эгерт видел теперь и сокрытое горизонтом – зеленый шелк с вышитыми на нем перелесками и полями, деревнями и хуторами, рекой и ручьем, стенами глухого леса – разбойничьего угодья…
Эгерту снова показалось, что он раздвоился. Что вот он идет на смертельную охоту – и он же мрачно затаился, собирает вести, поджидает охотника…
Эгерт хрипло крикнул и снова дал шпоры. Те, что ехали за его спиной, проклинали всех на свете сумасшедших полковников.
Сова, как выяснилось вскоре, и не думал таиться. Во всем мире он знал одного лишь охотника – себя; к полудню второго дня пути Эгертовы воины почуяли запах дыма.
Так не пахнут костры, и не такой дым поднимается над печными трубами; угрюмый Соллев отряд безошибочно нашел дорогу к пожарищу, ставшему к тому времени пепелищем.
Хутор на развилке дорог – всего несколько домов и обширное хозяйство; под копытами лошадей металась с лаем обезумевшая собака. Куры как ни в чем не бывало искали пропитание на истоптанном огороде, бродил растерянный теленок с обрывком веревки на шее, большой хлев был пуст, и ветер теребил клочки грязной соломы посреди пустого двора.
Дом сгорел наполовину; огонь почему-то пощадил его и не уничтожил дотла. Труп хозяина, висящий на дереве перед окном, пострадал куда больше – Эгерт глянул и тут же отвел глаза.
Люди – всего несколько десятков – стояли, сбившись в плотную молчаливую толпу. Их дома и их жизни остались в целости; глядя на обезображенный огнем труп, они смирились с потерей денег и скота, муки, запасов и прочего своего достояния, и только средних лет женщина билась о дорогу над телом девушки лет шестнадцати – щуплой девчонки с широко раскрытыми мертвыми глазами и бурыми пятнами крови на рваной юбке…
Отряд Солля остановился, сбившись, в свою очередь, в бряцающую железом стаю; хуторяне молчали, глядели исподлобья, решая, чего ждать еще и от этих – новой беды?
