Тория слушала, внутренне сжавшись – Эгерт чувствовал, как она пытается собрать воедино разбегающиеся мысли, как вздрагивает от обвинений, как от ударов. Надежда ее, вспыхнувшая было при виде Солля, теперь гасла понемногу, как дотлевающий уголек.

Внимательно взглянув на Эгерта, Фагирра закончил, накинул капюшон и отошел к судейскому креслу; по знаку судьи на помост один за другим стали подниматься свидетели.

Первому, толстому торговцу, было труднее всего – он не знал, что говорить, и только невнятно жаловался; его слушали с сочувствием, всякий человек из толпы мог сказать на его месте те же слова. Все, кто поднимался на помост вслед за торговцем, так и поступали – жалобы повторялись и повторялись, женщины плакали, перечисляя свои потери; толпа притихла, впав в тоску.

Наконец, список свидетелей Мора иссяк – какой-то парень из толпы рвался высказаться по собственному почину, но его быстро убедили заткнуться; все взгляды, посуровевшие, угрюмые, устремились на обвиняемую – Эгерт ощутил удар ненависти, все силой пришедшейся на Торию. Беззвучно застонав, он рванулся к ней, желая прикрыть и защитить – но остался сидеть на месте, в то время как судья прошелестел, а канцелярист повторил, что сейчас обвинитель допросит подсудимую.

Тория встала – одно это движение стоило ей мучительного усилия, Эгерт чувствовал, как вздрагивает каждый нерв ее, каждая натянутая мышца. Поднявшись на помост, она мельком взглянула на Солля – Эгерт подался вперед, мысленно поддерживая, обнимая, успокаивая. Фагирра встал у помоста – по телу Тории прошла судорога, будто близкое присутствие плащеносца было ей невыносимо.

– Верно ли, что декан Луаян был вашим отцом? – звучно спросил Фагирра.

Тория – Эгерт знал, какого усилия ей это стоит – повернула голову и глянула ему прямо в лицо:

– Декан Луаян есть мой отец, – ответила она хрипловато, но громко и твердо. – Он умер – но в памяти тысяч знавших его он есть.

Зал, притихший было, зашептался.

Губы Фагирры чуть дрогнули – Соллю показалось, что он собирается улыбнуться:

– Что ж… Дочерние чувства похвальны, но они не оправдывают гибели сотен людей!

Эгерт ощутил, как Тория рывком пытается преодолеть свою боль и свой страх:

– Эти люди погублены вами. Палачи в капюшонах, теперь вы рыдаете о своих жертвах?! В ту ночь, когда явился Мор, – она обернулась к залу, – в ту самую ночь…

– Не тратьте лишних слов, – резко оборвал ее Фагирра. – В ту самую ночь вы и ваш отец проводили некие магические действа в наглухо закрытом кабинете… Да или нет?

Эгерт понял, как ей страшно. Фагирра стоял рядом, вцепившись взглядом в ее воспаленные глаза; Тория зашаталась под его напором:

– Да… Однако…

Широким красноречивым движением Фагирра обернулся к судье, затем к залу:

– Всю ночь в кабинете декана горели сотни свечей… Ваши близкие были еще живы. Наутро завыли собаки по всему городу – а ваши близкие были еще живы, но вот явился вызванный чародеями Мор…

– Неправда! – хотела крикнуть Тория, но голос ее сорвался. Будто умоляя о помощи, она глянула на Солля – и он увидел, как умирает ее надежда.

– Неправда… – эхом донеслось из угла, где притаились студенты; толпа зарокотала так, что канцеляристу пришлось постучать по столу, а стражникам – вскинуть пики.

Ободренная неожиданной поддержкой, Тория вновь смогла овладеть собой, и Эгерт ощутил почти воочию, как сквозь сгущающуюся в ее сознании черную пелену прорывается яростное желание сопротивляться, обвинять:

– Неправда, что Мор явился по воле моего отца… Это орден Лаш призвал к нам смерть. Кто из вас знает, что есть орден Лаш на самом деле?! Кто из вас знает, что за планы они вынашивают под капюшонами? И кто из вас не подтвердит, что за всю жизнь мой отец никому не причинил зла… Кто-нибудь, хоть один из вас, припомнит, чтобы он обидел хоть собаку? С помощью магии или без нее, но он служил университету десятки лет… Он творил добро, и это он спас всех вас от Мора, он закрыл нас своим телом… Он отдал свою жизнь, а теперь…

Тория покачнулась от внезапно всколыхнувшейся боли – пытки оставили на ее теле множество страшных отметин, Эгерт до крови укусил себя за руку. Толпа глухо гудела; удивленные люди так и сяк повторяли друг другу слова обвиняемой, передавая их на площадь, и в чьей-то душе, возможно, зашевелилось посеянное этими словами сомнение. Студенты повернулись друг к другу спинами, образуя как бы живую крепость, оплот защитников Тории; краем глаза Солль заметил господина ректора, держащегося за сердце, протискивающегося к выходу.

Фагирра, невозмутимый, с чуть приподнятыми уголками бледного рта, проронил негромко:

– Вы усугубляете свою вину, совершая словесное преступление против Лаш…

Тории мучительно трудно было заговорить снова:

– Вы… Не привели ни одного веского доказательства вины моего отца. Все, что вы говорили… ничего не… У вас нет… ни доказательств, ни… свидетелей.

Она говорила все тише и тише. Пытаясь разобрать ее слова, толпа примолкла, и в душном воздухе зала слышны стали только поскрипывание подошв да сдерживаемое дыхание сотен людей.

Фагирра улыбнулся-таки:

– Свидетель есть.

Тория хотела что-то сказать, она уже вскинула голову, изливая на Фагирру весь свой гнев и презрение – но осеклась и замолчала. Эгерт почувствовал, как вся ее сила, вся воля истекают куда-то, уходят, как вода сквозь разомкнутые пальцы; надежда, еще теплившаяся до этой минуты и помогавшая бороться, последний раз дрогнула – и умерла. В наступившей тишине Тория повернула голову и встретилась глазами с Эгертом.