Скиталец стоял у стены, в толпе – и отдельно от всех. Среди множества любопытствующих, возбужденных, хмурых и напряженных лиц его длинное, прорезанное вертикальными морщинами лицо казалось бесстрастным, как навешенный на двери замок. «Когда первое в вашей душе обернется последним… Когда на пять вопросов вы ответите «да»…

Судьба ведет его точно по намеченной ниточке.

Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже узнала Скитальца. Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы ее сначала неуверенно, а потом все смелее и радостнее складываются в улыбку.

Улыбаясь, она идет на ужасную смерть. Так вышло, что помилование для Солля прозвучит приговором Тории – она знает это и улыбается, потому что в ее жизни было вечнозеленое дерево над могилой Первого Прорицателя, и те ночи, проведенные при свете камина, и была его клятва – сбросить шрам ради нее…

Первое в душе должно стать последним. Ради нее, ради выполнения своей же клятвы он отречется и предаст, и подпишет приговор. Кто затянул этот узел?

Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится Фагирра, а палач – тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок с клещами…

Он зажмурился, но воображению было плевать, открыты его глаза или нет, воображение услужливо подсунуло ему яркую до мелочей картину: камера пыток… В тело впиваются ремни, над Соллем деловито склоняется палач, невзрачный, в мешковатом балахоне, и в руках его клещи… Стиснутые зубы Эгерта разжимают огромным ножом, а клещи все ближе, железный клюв открывается, будто предчувствуя трапезу, Солль судорожно пытается отвернуть голову, и где-то в темноте спокойный голос произносит: «За лжесвидетельство», и Эгерт чувствует холодный захват стали у корня языка…

Человек не может так бояться. Так боятся звери, попавшие в капкан, так боится скот, гонимый в ворота бойни… Эгерт чудом удержался на ногах.

Взгляд Фагирры лежал на нем, как могильный камень, взгляд Фагирры давил, хозяйничал в его душе, путая мысли. Пятый вопрос задан…

Он должен ответить сейчас, пока клещи еще в мешке, пока смотрит Скиталец, знавший все наперед… Он ответит – и страх перестанет терзать его, не зря так болит, так пульсирует, так беспокоится шрам – будто живое существо, будто пиявка, много дней сосавшая чужую кровь и вот сейчас обреченная на погибель…

– Эгерт, – едва слышно донеслось со скамьи подсудимых. Возможно, Тория не произнесла его имени вслух, но, обернувшись, он понял, что она благословляет его на пятое «да».

…Огонь в камине, темные волосы на подушке… детский страх – и доверие, тоже детское… Высокое окно библиотеки… Мокрый голубь на дорожке… И солнце, солнце бьет в окна… Корзинка в руках, зеленые луковые хвосты щекочут руку, и теплая булка из ее рук… Снова солнце. Отпечаток каблука в мягкой прогретой земле… Ладони на глазах, а солнце пробивается между пальцами… Пахнет мокрая трава, тает снег в волосах…

Тория тихонько скрипнула скамьей:

– Эгерт…

Как она боится за него. Как она хочет, чтобы поскорее все кончилось, чтобы он сказал, наконец…

Ему даже не придется колебаться. Его страх и так сделает все сам, и губы его просто не в состоянии сложиться в иное слово, нежели волшебное пятое «да». Его голосовые связки откажутся работать, пожелай он сойти с намеченного пути.

– Хватит, Солль! – Фагирра красноречиво переглянулся с палачом. – Последний раз повторяю вопрос: верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?

Безгубый рот Скитальца чуть дрогнул. «Ошибиться легко, и ошибка дорого вам обойдется… Раз в жизни бывает этот момент, и упустивший его лишается надежды навсегда».

Как много боли в этом зале. Как много боли помещается в маленьком теле Тории… И как болит шрам.

Тишина.

Он поднял глаза – два окна смотрели на него равнодушными глазами Скитальца.

– Не…

Страх его взревел. Он ревел и метался, раздирая горло, парализуя язык, выл и катался, как взбесившееся чудовище – весь его огромный, всепоглощающий, всепожирающий страх, давно свивший в Соллевой душе свое смрадное логово.

– …е…т…

Слово вырвалось из его рта, и он в изнеможении закрыл глаза, со спокойной совестью отдавая себя на растерзание страху.

В наполнявшей зал тишине слово прозвучало, подобно взрыву пороховой башни.

Где-то победно завопили студенты, где-то загалдела толпа, что-то резко бросил Фагирра, а Тория, обомлевшая на своей скамье, источала ужас – ужас оттого, что заклятие на Солле теперь вечно и неснимаемо. Он сам осознал это и содрогнулся, руки его потянулись ко рту, будто желая вбить обратно только что вылетевшее слово – но он понял с облегчением, что вернуть сказанное невозможно, и пусть страх выворачивает его наизнанку… Пошатнувшись, он глянул в зал, на Скитальца – глянул едва ли не с вызовом.

И тогда Скиталец, который один оставался бесстрастным в возбужденной толпе, позволил себе усмехнуться.

Мир перед глазами Эгерта закачался, поплыл, полинял, будто выгорел; на секунду он ощутил полнейшее, безмятежное спокойствие, хотелось закрыть глаза и наслаждаться неправдоподобной тишиной – но тут мир вернулся, обрушился гулом толпы и выкриками стражи, и краски вернулись к нему, и никогда в жизни Эгерт не видел таких ярких красок.